Марксистская философия в XIX веке. Книга первая (От возникновения марксистской философии до ее развития в 50-х – 60 годах XIX века)

Все эти положения явились методологической основой Марксова понимания активной роли печати в революционных преобразованиях. «Печать, – самое свободное в наши дни проявление духа, – принимала участие в бельгийской революции» как целостном процессе [там же]. Народный характер свободной печати требует от нее активного участия в революции, подготовленной развитием народного духа. Тот, кто вкусил свободу, будет «сражаться за неё не только копьями, но и топорами» [1, т. 1, с. 84]. Яснее выразить революционный образ мыслей в легальной прусской печати было невозможно.

Все это позволяет заключить, что если в период работы Маркса над докторской диссертацией мы находим в его взглядах лишь общефилософские предпосылки перехода к революционному демократизму и некоторые тенденции этого перехода, то теперь, к середине 1842 г., Маркс выступил уже как вполне сложившийся революционный демократ.

Статья о свободе печати оказалась первой фактически опубликованной работой Маркса. Трудно сказать, произошло ли это случайно или тут был добрый умысел приятелей из редакции «Рейнской газеты», но получилось так, что начало публикации «Дебатов…» оказалось для Маркса и подарком ко дню его рождения: 5 мая Марксу исполнилось 24 года. В этот же день он родился для читающей публики как философски мыслящий теоретик, искусный политический тактик и мастерски владеющий пером литератор.

Это был во всех отношениях блестящий дебют. А. Юнг, ответственный издатель газеты, первым поздравил автора. «Ваши статьи о свободе печати исключительно хороши» [19, с. 275], – писал он Марксу 14 мая. Вскоре пришло письмо и от младогегельянца А. Руге, назвавшего статьи превосходными и вообще самым лучшим «из всего, что когда-либо писалось на эту тему» [там же, с. 276]. 7 июля Руге специально писал в «Немецком ежегоднике»: «Никогда еще не было сказано ничего более глубокого и не может быть сказано ничего более основательного о свободе печати и в защиту ее. Мы можем поздравить себя с тем, что в ряды нашей публицистики вступает такая эрудиция, такая гениальность, такое умение овладеть вопросами, представляющимися столь запутанными ординарным людям» [27, с. 535 – 536].

Успех окрылил Маркса, но и наложил на него бремя ответственности. Главное же было в том, что переход на подлинно революционные позиции потребовал от Маркса отказа от ряда прежних замыслов и сосредоточения внимания на том, чтó в данный момент важнее всего для дела революционной пропаганды. Пришлось отменить задуманную работу над антирелигиозным «Трактатом о христианском искусстве» и некоторые другие.

Осложнились и отношения Маркса с семьей. Поглощенная узким миром семейных забот, его мать не могла простить сыну политических «увлечений» и лишила его права на долю наследства. Нужда стала отныне постоянным жизненным спутником Маркса. «Истинное счастье еще, – писал он Руге в июле 1842 г., – что пакости общественной жизни совершенно лишают человека с характером возможности раздражаться из-за личных неприятностей» [1, т. 27, с. 363].

Новая, революционно-демократическая ориентация наложила существенный отпечаток на личность Маркса как теоретика. Она выявила новые грани его интеллектуальной одаренности. Уже в Марксе-студенте его друзья, увенчанные академическими должностями и званиями, видели человека, равного им по интеллекту и знаниям, а потенциально – превосходящего их. Позднее, осенью 1841 г., Моисей Гесс, вообще-то нещедрый на лестные оценки, так сообщал Ауэрбаху о своих впечатлениях от знакомства с молодым доктором философии: «Это такое явление, которое произвело на меня, хотя я и подвизаюсь с ним на одном поприще, очень внушительное впечатление; короче говоря, ты должен быть готов познакомиться с величайшим, быть может единственным из ныне живущих подлинным философом

, который вскоре, как только он публично выступит (в печати или с кафедры), привлечет к себе взоры Германии. Как по своей устремленности, так и по своему философскому духовному развитию он превосходит не только Штрауса, но и Фейербаха, а последнее очень много значит! – Если бы я мог быть в Бонне, когда он начнет читать лекции по логике, то я стал бы самым прилежным его слушателем. Я желал бы постоянно иметь такого человека в качестве учителя философии. Только теперь я чувствую, какой я дилетант в собственно философии. Но – терпение! Теперь я тоже буду кое-чему учиться!

Доктор Маркс – так зовут моего кумира – еще совсем молодой человек (ему едва ли больше 24 лет), который нанесет последний удар средневековой религии и политике; глубочайшая философская серьезность сочетается в нем с тончайшим остроумием; вообрази себе Руссо, Вольтера, Гольбаха, Лессинга, Гейне и Гегеля соединенными в одном лице, – я говорю соединенными, а не смешанными, – это и будет доктор Маркс» [19, с. 261].