Сквозной лирический герой Емелина использует алкоголь как средство примирения с действительностью, ностальгирует об имперском величии государства, не забывая при этом и о жутковатой, травматической стороне любой империи. Чувствует себя вне игры на гламурном празднике жизни, имеет смутные претензии к евреям, и вполне конкретные опасения по отношению к кавказцам, а так же крайне непримиримо настроен к «ментам». Для меня ключом к политической оптике Емелина стали стихи про «библиотеку советской фантастики» о том, как школьник мечтал: «Выучусь на прогрессора… / служить буду Доном Руматой» и о том, как ничего этого не сбылось. Парадокс здесь в том, что нынешняя реальность имеет намного больше общего с реальностью, окружавшей Дона Румату из романа Стругацких, чем во времена написания и успеха этого романа. Конечно, нет поддержки с «другой» и более «правильной» планеты, но и Дон Румата её не особенно чувствовал. Т.е. именно сейчас, если хочется, можно сколько угодно быть и мудрым наблюдателем и тайным реформистом и открытым борцом. Но лирическое «я» в стихах Емелина пассивно, склонно к роптаниям и ждёт поддержки извне. Этот глубоко укорененный в психологии патернализм и делает его (кроме очевидного таланта автора) столь «электоральным» т.е. понятным и близким самым разным людям. Если за твоей спиной нет невидимых крыльев «присланности», то жизнь становится бессмысленной и растоптанной космополитичными «икеевскими табуретками». Показательно, что Дон Румата в понимании Емелина именно «служит», а не «работает» или «исследует». Емелинский «герой» политически фрустрирован тем, что той империи, в которой он увидел бы смысл и которая увидела бы смысл в нём, не предвидится, и, не смотря на всю его культурную самоиронию, ему являются мечты о военном, в пользу народа, перевороте «в рабочих районах, где нету работы». Его лирический герой, по всей видимости, мало отличим от самого автора, ведь и за пределами своих стихов Емелин вписывается за «манежников», поддерживает Жириновского, и охотно дружит с газетой «Завтра».
Аудитория Емелина гораздо шире политических правых и им сочувствующих. В последние десять лет он лучше остальных справляется с ролью «народного поэта» так же, как Быкову удается роль «поэта для интеллигенции». Доказать невозможно, но рискну предположить, стимулом к «Гражданину поэту» и стал для Быкова именно массовый успех Емелина. У правых появился тогда свой широко популярный поэт, умеющий весело и просто сказать в куплете то, о чем прочитал сегодня в Интернете, а у либералов такого поэта на тот момент не было.
Чаще всего в том же книжном со сборниками Емелина покупают Прилепина + Елизаров + Лимонов + книги по геополитике и истории армии.
Левые. В ожидании Маяковского
Космополиты, коллективисты, сторонники демонетизации всего, расширения общего доступа к чему угодно и, соответственно, противники любых частных привилегий. Им с поэзией было сложнее всего, хотя за их плечами пафос русского литературного авангарда столетней давности, формальные эксперименты 1920-ых годов и, выборочно, опыт наиболее креативных и искренних представителей советской политической поэзии.
Долгая поэтическая немота левых – следствие постсоветской аллергии культурных людей на советскую лексику, бывшую своеобразным «марксизмом в переводе Гоблина». Дружное её отрицание перекрыло целому поколению творческих людей доступ к любым проявлениям левой, социалистической мысли. В 1990-ых одинокими исключениями из этого правила оказались разве что скандалист Александр Бренер и питерский филолог, переводчик и вообще интеллектуал Александр Скидан. Бренер в своих стихах воплощал боевую и панковскую сторону левого проекта, а Скидан – университетскую и высоколобую, доступную лишь внимательным читателям Делёза и Адорно.
Новое поколение поэтов-леваков пришло в середине нулевых. Кроме упомянутых выше Даниила Полторацкого и Кирилла Медведева, перешедшего в убежденные марксисты из либерального литературного лагеря, это были Кети Чухров, Павел Арсеньев, Антон Очиров и Роман Осьминкин:
Остроумно и актуально, но гарантированно застраховано от популярности, потому что не эстрадно по форме.