Марксизм сегодня. Выпуск первый

Хотя алжирские власти оказались менее радикальными, чем Фанон, который, между прочим, предложил перевести правительство из столицы в деревню, в алжирской конституции ощущается влияние революционных классов – феллахов, рабочих и революционной интеллигенции.

Использование некоторых марксистских концепций кажется еще более неуместным, когда их применяют к немарксистским моделям революции. Так, если мы рассмотрим, например, терминологию африканских революционеров, скажем, из ПАИГК (в Португальской Гвинее), то увидим, что здесь колониализм трактуется вообще как отрицание исторического развития угнетенного народа, как его полное исключение из истории. Возвращение в историю – это национальная революция всего народа. «Наш народ следует рассматривать как единый класс, который угнетается и эксплуатируется господствующими классами Португалии», – утверждает Амилькар Кабрал[70]. А в другом интервью на вопрос, чувствует ли он себя марксистом, Кабрал отвечает: «Учение о диктатуре пролетариата к нам относиться не может. У нас дома нет пролетариата»[71].

Весьма характерным в этом плане является противоречие между марксистской моделью революции и использованием марксистских понятий в разработках, связанных с кубинским революционным движением. Революции победила под руководством борцов, считавших себя «левыми националистами», которые, однако, после поспешного обращения в марксизм-ленинизм представили эту революцию как марксистскую модель, пригодную для всех революционеров Латинской Америки. Главным стал тезис о том, что для этого континента насильственная революция – единственно возможная революция! «Че» Гевара допускал исключения лишь для стран вроде Уругвая, где существовали относительно демократические условия. Традиционные левые всегда искали союза с национальной буржуазией, однако последняя в Латинской Америке связана с латифундистами и североамериканским империализмом; именно в этом – главное отличие от китайской революционной модели. Социалистическая революция должна быть направлена против американских монополий, но одновременно и против национальной буржуазии, иначе революции не будет вовсе. Во «Второй Гаванской декларации» (4 февраля 1962 года), в которой ощущается влияние идей Гевары, опыт кубинской революции подается как обобщенная модель, пример для всей Латинской Америки.

«Несмотря на то что в слаборазвитых странах Латинской Америки рабочий класс, как правило, незначителен, здесь есть общественный класс, являющий собой потенциальную силу, если принять во внимание бесчеловечные условия, в которых он существует. Если им будет руководить рабочий класс и революционная интеллигенция, он сможет сыграть решающую роль в борьбе за национальное освобождение. Это класс крестьян, составляющий 70 процентов всего населения и живущий в условиях феодального типа».

Силы, которым предстоит руководить революцией, характеризуются иначе, чем у китайских коммунистов; здесь революционная интеллигенция наряду с рабочим классом прямо названа руководящей силой. Обобщая историю кубинской революции, «Че» увидел в партизанах авангард, который поддержат крестьяне и который способен добиться победы на последнем этапе путем всеобщей забастовки рабочих в городах.