Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

После смерти Маркса Энгельс, восхваляя деятельность своего друга, не смог найти лучших слов, чем следующие: «Подобно тому как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл закон развития человеческой истории» [9]. Итак, Каутский интеллектуально сформировался, именно осуществляя синтез дарвинизма и марксизма, он рассматривал дарвинизм как основу перехода к марксизму, который в конечном счете окончательно вобрал в себя дарвинизм, первое из этих двух течений. Общее между ними, согласно Каутскому, – это то, что обе теории были эволюционными. Он писал, что Дарвин дал нам орудие для того, чтобы окончательно покончить с любой спиритуалистской и идеалистической концепцией и обосновать материализм не статичный и абстрактный, а способный объяснить структуру реальности как организма, как результат развития и открытый для развития в ходе постоянной эволюции. В годы своего домарксистского формирования Каутский был воодушевлен поисками последовательной «монистической» концепции мира. При разработке этой концепции он подвергся решающему влиянию Геккеля. А в концепции «революции духа» Бокля он нашел основную отправную точку для своих педагогически-идеологических устремлений. В области экономической и социальной теории больше всего на него повлияли Дж. Стюарт Милль, Смит и Рикардо, но особенно Альберт Ланге, автор книги «Рабочий вопрос». Под влиянием Ланге он написал свою первую книгу, посвященную вопросу о влиянии увеличения населения на прогресс общества [10], в которой анализировал соотношение между демографическим ростом, социальным вопросом и социализмом – в перспективе критической дискуссии с мальтузианством, к которому марксизм в основном относился отрицательно, несмотря на утверждение, что Маркс заложил «краеугольный камень современного научного социализма» [11]. Каутский отрицал консервативные стороны мальтузианства, но принимал его проблематику и делал вывод: для того чтобы достичь «счастья и здоровья для человечества», недостаточно лишь ограничить рост населения, хотя в то же время нельзя и обойтись без ограничений в этом смысле [12].

Под влиянием Геккеля и Бюхнера Каутский стал материалистом-атеистом, материалистом «без знания диалектики» [13]. Действительно, даже когда он обрел в марксизме точку опоры и теорию, он достиг этого без знания диалектики и без Гегеля. А диалектика вплоть до конца его творческой деятельности так и осталась для него навсегда чем-то чуждым и в конечном счете второстепенным [14].

Мы уже говорили о том, что дарвинизм стал для Каутского отправной точкой, от которой он пришел к марксизму. Встреча с Дарвином принесла ему не только новую концепцию природы и ее эволюции, но в определенной степени и новые понятия об обществе. Дарвиновская «теория социальных инстинктов» оказала на Каутского большое влияние и стала лейтмотивом его теории. «Борьба за существование», – учил Дарвин, – это борьба отдельных видов с природой, но не борьба отдельных особей вида между собой, поскольку внутри самого вида развивается инстинкт солидарности. Таким образом, легко и даже естественно то, что Каутский превратил «межвидовую борьбу» в «борьбу между классами» и «внутривидовую солидарность» в «классовую солидарность». Еще до того как Каутский подошел к марксизму, освобождение угнетенных классов стало для него проблемой усиления «классовых социальных инстинктов» и их воспитания под контролем и руководством интеллекта. Теория социальных инстинктов представляла собой для него как бы окончательное опровержение любой морали, как религиозной, так и кантианской. Поэтому легко понять вывод Каутского в одной из работ 1876 года:

«Борьба пролетариата за существование может вестись лишь с помощью организаций, которые усиливают его коммунистические инстинкты… опыт учит нас: все индивидуальные средства рабочего класса оказывались непригодными, в то время как все средства, усиливающие коммунистические инстинкты, нерушимы» [15].

Еще в 1883 году на страницах «Нойе цайт» Каутский, следуя тому же ходу мысли, не только подтверждал значение теории «социальных инстинктов» в жизни человека, но и утверждал, что эволюционная теория Дарвина – основной ключ для понимания как естественных наук, так и «духовной жизни человека» и что она проливает «новый свет на доктрины политической экономии и даже на законы нашей морали» [16].