Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Поскольку политическая демократия была тем, чего больше всего ожидал Каутский от русской революции, то и в его работах о ней и о режиме большевиков снова зазвучал, становясь все яростнее, его антибольшевизм, подогреваемый растущим разочарованием и взрывами негодования, что видно из самих названий его статей, от «Диктатуры пролетариата» («Die Diktatur des Proletariats»), написанной в августе 1918 года, за которой последовали в декабре 1918 года «Демократия или диктатура» («Demokratie oder Diktatur»), а в июне 1919 года «Терроризм и коммунизм» («Terrorismus und Kommunismus»), и до работы «От демократии к государственному рабству» («Von der Demokratie zur Staatssklaverei») в августе 1921 года. Если вначале, наблюдая за первыми шагами большевиков с «благожелательным ожиданием»[85], он, казалось, еще мог подавлять свои самые мрачные подозрения, то уже в статье, появившейся некоторое время спустя после роспуска российского Учредительного собрания[86], он поднял основной вопрос, поставленный диктатурой большевистского меньшинства перед теми марксистами, которые пытались примирить Марксово понимание «диктатуры пролетариата» с приверженностью к западной демократии парламентского типа.

После того как он проследил и осмыслил окончательное поражение как русской парламентской демократии, начавшейся с роспуска Учредительного собрания в январе 1918 года, так и советской демократии, когда меньшевики, эсеры и левые эсеры были исключены из Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета и почти из всех Советов в июне – июле 1918 года[87], Каутский начал свою первую атаку против теории и практики большевиков. В августе 1918 года в книге «Диктатура пролетариата» он дал систематическую и обобщенную, но сдержанную критику большевистской революции.

Определяя современный социализм как систему «общественной организации производства» и «демократическую организацию общества», он ставил его осуществление в зависимость от следующих предпосылок: наличия сильного развивающегося и политически созревающего пролетариата, стремящегося к социализму, что в свою очередь зависит от наличия развитой крупной промышленности и достаточной степени демократии, обеспечивающей пролетариату возможность организоваться и созреть. Кроме того, после захвата власти вся сила, зрелость и сознательность пролетариата должны быть направлены на обеспечение жизнеспособности социализма, то есть на то, чтобы «перенести демократию в политике на экономику»[88].

Хотя он и признавал большевистскую революцию как «знаменательное событие огромной важности для пролетариата всех стран», поскольку «впервые в мировой истории социалистическая партия завоевала власть в огромном государстве»[89], он считал, однако, что настойчивые попытки большевиков установить социализм с помощью диктатуры меньшинства в отсталой аграрной России, где отсутствовали какие бы то ни было предпосылки социализма, обречены на провал. Конечно, большевики ожидали, что их революция послужит отправным пунктом социалистической революции в Европе, которая позволит им преодолеть российскую отсталость, но это была «еще не доказанная гипотеза». Нельзя было положиться на крестьян, которые в ходе начатых большевиками аграрных преобразований предпочли следовать курсу ревизиониста Эдуарда Давида – как ехидно замечал Каутский – и расширили свои мелкие земельные участки за счет крупных земельных владений[90].

Однако самый горький его упрек был высказан в адрес большевистской теории и практики «диктатуры пролетариата». Он выносил свой приговор «форме правления», которая «на протяжении целой исторической эпохи» с помощью «голой власти» собиралась разоружать оппозицию, лишая ее права голоса, свободы печати и организации. По Каутскому, Маркс понимал диктатуру пролетариата как такую «политическую ситуацию», в которой пролетариат, представляя большинство населения, руководит обществом на «демократических началах» и прибегает к силе лишь в целях «защиты демократии, а не для ее удушения»[91]. Он утверждал, что диктатура, подобная большевистской и полагающаяся на «всемогущество воли и силы», приведет лишь к гражданской войне или к «апатии и летаргии масс», в то время как социализм требует активного творческого сотрудничества масс и их «экономического самоуправления», что может быть лишь «в условиях абсолютной свободы». Поскольку социализм – не просто разрушение капитализма и его замена государственно-бюрократической организацией производства, диктатура большевиков, по Каутскому, обречена на провал и «обязательно закончится приходом к власти какого-либо Кромвеля или Наполеона»[92]. Однако, несмотря на все это, русскую революцию, считал он, еще можно было спасти, заменить большевистскую диктатуру демократией. Даже в отсталой России Каутский «не мыслил социализма без демократии»[93].