Марксизм в эпоху III Интернационала. Часть первая. От Октябрьской революции до кризиса 1929 года. Выпуск первый

Отто Бауэр, знавший русский язык, был самым авторитетным теоретиком австромарксизма, внесшим определенный вклад в анализ русской революции и диктатуры большевиков. Попав в русский плен в августе 1914 года, он был выпущен после Февральской революции из лагеря в Западной Сибири благодаря вмешательству руководителей Петроградского Совета. Он приехал в Петроград в июне 1917 года и завязал дружбу с Федором Даном и Лидией Дан (у которых поселился), а также с Л. Мартовым, братом Лидии Дан, и Борисом Николаевским. Это позволило ему стать свидетелем многих важных событий в Петрограде, не говоря уже об участии в ночных дискуссиях в доме Данов, где «оборонец-революционер» Федор Дан «всю ночь работал, чтобы защищаться», как он шутливо говорил, от резких «интернационалистских» наскоков Мартова[111]. Возвратившись в Австрию в сентябре 1917 года, Бауэр уже 10 октября напечатал в Вене под псевдонимом Генриха Вебера свои наблюдения, озаглавленные «Русская революция и европейский пролетариат». Как в этой работе, так и в частном письме к Каутскому от 28 сентября 1917 года Бауэр резко критиковал робкий минимализм и «невозможный» коалиционизм меньшевиков, но не менее критически он был настроен и по отношению к «еще более опасному авантюризму» бесцеремонных большевиков, которые, подобно якобинцам с их слепой верой «в высшую власть гильотины», уповали на «высшую власть пулеметов». По мнению Бауэра, наиболее правильный путь между этими крайностями выбрали меньшевики-интернационалисты, которых Бауэр называл «марксистским центром», и, когда ему показалось (возможно, в связи с демократической конференцией в сентябре 1917 года), что наконец открывается перспектива «чисто демократического правительства» (это решение по вопросу о власти было предложено Мартовым), он в письме к Аксельроду определил его как «историческое событие величайшей важности, способное разрешить не только вопрос о мире, но и повлиять на будущее всего европейского пролетариата»[112].

В этот период (менее чем за месяц до Октябрьской революции) Бауэр был уверен, что, поскольку Россия – крестьянская страна, в которой рабочий класс был в меньшинстве, результатом революции «могла быть только буржуазно-демократическая республика», которая обеспечила бы полную политическую свободу, социализацию земли и восьмичасовой рабочий день. По его мнению, она была не способна вылиться в диктатуру пролетариата[113]. Конечно, его волновала судьба революции, поскольку он считал, что «огромные социальные завоевания» России и «все будущее европейского социализма» зависят от того, выживет ли русская революция. В то время он был обескуражен бессилием Интернационала, который ничего не сделал, чтобы помочь ей, обеспечив мир. «Подобный унизительный опыт приводит к грустным выводам», – заключал он[114]. Весьма возможно, что и это бессильное чувство вины в большой степени явилось следствием снисходительного отношения Бауэра к Октябрьской революции, поскольку, как только она началась, он подавил в себе некоторые собственные колебания по отношению к большевикам и приветствовал ее как «победу российского пролетариата», который, «энергично орудуя метлой», повторял действия Парижской Коммуны[115].

Конечно, он очень сожалел о том, что переговоры с Викжелем об образовании коалиционного социалистического правительства окончились неудачей и что «коалиция Ленина, Мартова и Чернова», которую он считал возможной и, «вполне вероятно, сильной», не состоялась[116]. Несмотря на это, когда Эдуард Бернштейн на страницах «Лейпцигер фольксцайтунг» и Отто Бауэр в «Форвертс» выступили с нападками на большевиков за то, что те поставили вне закона кадетов и распустили Учредительное собрание, последний публично заклеймил эти выступления как «серьезное нарушение долга международной пролетарской солидарности»[117]. В характерном письме к Каутскому[118] он призывал его «сдержать Эда (Бернштейна. – Ред.) и „Лейпцигер фольксцайтунг“», утверждая при этом, что, с его точки зрения, нападки подобного рода против большевиков были, с одной стороны, «несправедливы», поскольку Ленин и Троцкий не могли действовать иначе, а с другой – что еще хуже, – «несвоевременны», так как «мы не можем одновременно и революционизировать немецких рабочих, и порочить революцию». В конце концов, русская революция была диктатурой пролетариата, и ее крах поставил бы всех перед лицом таких «свершившихся фактов» со всеми их последствиями, что никакое новое правительство не смогло бы исправить положения. Бауэр считал обвинения меньшевиков против большевистского режима «ребяческим» и, возможно, заимствовал свои аргументы из арсенала большевиков, когда писал: