Марксизм в России начинался со лжи

Сейчас придется обозначить яснее линию взаимодействия: Энгельс — Плеханов. Линию, поистине оказавшуюся роковой. Согласившись в 1882 г. с написанным Марксом предисловием ко второму русскому изданию «Манифеста», Энгельс тем самым формально присоединился к противоположной ему позиции Маркса о России. На какое-то время он отказался от прежней своей позиции, изложенной им в цикле статей «Эмигрантская литература» (а после — в упоминавшейся брошюре «О социальном вопросе в России»), где он резко и пренебрежительно критиковал взгляды народника П. Ткачева, опять-таки во многом близкие Марксу (в трактовке общинных «русских дел»). Теперь же, после присоединения к «русской» позиции Маркса (в 1882 г.), Энгельс стал какое-то время вновь придерживаться общих с Марксом «русских» взглядов. К сожалению, ему не удалось их сохранить. Он быстро их отбросил. Он явно менее глубоко видел слои народной жизни России, чем Маркс. К тому же его вновь и вновь стали втягивать в спор о «русских» проблемах. И народник Даниельсон, который был некогда во взаимно доверительной переписке с Марксом, и глава российских марксистов Плеханов, быстро ставший близким Энгельсу. Надо было делать выбор...

Я уже напоминал, что Даниельсон, возможно, прежде и лучше кого-либо знал именно о поддержке Марксом главного тезиса народников: о буквально судьбоносной роли русского крестьянского образа жизни — сельской коллективистской общины. Ведь именно Даниельсону писал Маркс в 1873 г. о том, что община, подобная русской, когда-то была (а где-то еще и является) ступенью развития вообще всех народов земного шара. А позже так случилось, что Даниельсон был вынужден наблюдать, как от имени Маркса разделывается Плеханов ни с чем иным, а как раз с этой идеей Маркса... Естественно, он обратился за разъяснениями к Энгельсу.

Не любопытно ли и то, что Плеханов всячески в своих письмах к Энгельсу в это же самое время намеренно унижает Даниельсона (в то время еще явно более, чем Плеханов, почитаемого в среде русских революционеров).

Все же Энгельс долго и подробно (и противоречиво) отвечает на обстоятельные письма Даниельсона. Он пишет, расщедриваясь каждый раз на какую-то частицу новой информации о своих отличающихся от Марксовых взглядах: «Мне кажется очевидным, что крупная промышленность в России убьет земельную общину, — пишет Энгельс, — если только не произойдут ныне великие перемены, которые помогут сохранить эту общину. Вопрос о том, успеет ли произойти такая перемена в общественном мнении России, которая сделала бы возможным развивать при сохранении общины современную промышленность и современное земледелие и в то же время видоизменить ее так, чтобы она могла стать подходящим и удобным орудием для организации этого современного производства и для его преобразования из капиталистической формы в социалистическую? Согласитесь, что для того, чтобы можно было хотя бы только подумать о свершении такого преобразования, должен сначала произойти громадный прогресс в общественном мнении вашей страны. Успеет ли это произойти прежде, чем капиталистическое производство вместе с последствиями нынешнего кризиса подорвет общину слишком глубоко? Я ничуть не сомневаюсь в том, что в очень многих местностях община оправилась от удара, полученного ею в 1861 году... Но сможет ли она выдержать непрерывные удары, которые наносит ей промышленный переворот, неудержимо развивающийся капитализм, разрушение домашней промышленности, отсутствие общинных прав на пастбища и леса, превращение натурального крестьянского хозяйства в денежное, рост богатства и власти кулаков и мироедов?» (Соч., т. 38, с. 315—316).

Теперь вот, как видим, и Энгельс затронул многое проясняющую проблему исторического времени для будущей России. Он не мог этого не сделать. Он отвечает, в сущности, опять-таки на тот же вопрос, сформулированный Засулич в 1881 г. для Маркса... Отвечает спустя одиннадцать лет после ответа Маркса. В общей же сложности Энгельс создает в своих трудах тоже детальный текст по той же неизбывной «русской» проблеме. Но какой?

Сделаем необходимые сопоставления. И они внесут немалую ясность.

Энгельс, как и Маркс, отвечает на вопрос о России в форме гипотетической. «Если...», «если бы...». Если произойдут определенные перемены в России, то община не погибнет... А какие? А произойдут ли?

У Маркса ожидаемые перемены выглядят, однако, вот так: «Чтобы спасти русскую общину, нужна русская революция. Впрочем, те, в чьих руках политическая власть и социальные силы, делают все возможное, чтобы подготовить массы к такой катастрофе» (Соч., т. 19, с. 410; курсив мой. — Г. К.). Она случилась в 1929 году.

Будто сегодня это сказано: гибель общины названа катастрофой. Теперь мы слишком хорошо это знаем — катастрофа.

Мысль о сохранении общины, однако, тоже не случайна. Маркс много раз возвращается именно к ней. Полезно вслушаться.