Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире

Мы оба закатывали глаза, когда моя мама, дама старой закалки, кудахтала: «Радуйтесь им, пока можете, потому что они вырастут быстрее, чем вы это заметите». Прошло всего несколько лет, но теперь мы поняли, как она была права. Она озвучила прописную истину, однако вскоре мы поняли, что она имеет к нам непосредственное отношение. Мальчишки действительно росли очень быстро, и с каждой прошедшей неделей заканчивалась очередная маленькая главка, к которой уже невозможно вернуться. Вчера Патрик сосал большой палец, а на следующей неделе он избавился от этой привычки. Вот Конор лежит в детской кроватке, а вскоре она уже служит ему трамплином. Патрик не выговаривал звук «р», и, когда женщины ворковали над ним, а происходило это часто, он сжимал кулачки, выпячивал губу и говорил: «Пелестаньте! Плеклатите! Хватит». Я хотел записать все это на пленку, но однажды «р» у него зазвучал чисто, и запись стала ненужной. Мы месяцами не могли заставить Конора снять пижаму Супермена. Он носился по всему дому в развевающейся накидке и кричал: «Я Стюпмен!» А потом внезапно перестал – мы опять упустили момент.

Дети были хронометром, который отсчитывал наше время, и его невозможно было не замечать. Этот хронометр фиксировал непрерывное течение жизни по морю минут, часов, дней и лет, которое без него показалось бы бесконечным. Наши дети росли быстрее, чем нам того хотелось, и этим частично объясняется, почему спустя год, после того как обосновались в Боке, мы задумались о третьем ребенке. Я сказал Дженни: «Слушай, у нас же теперь четыре спальни, почему бы и нет?» Нам хватило всего двух попыток. Никто из нас не произносил вслух, что хотим именно девочку, но это, несомненно, было так, несмотря на привычные рассуждения во время беременности, как прекрасно иметь троих сыновей. Когда же УЗИ подтвердило наши тайные ожидания, Дженни положила руки мне на плечи и прошептала: «Я так счастлива, что смогу подарить тебе маленькую дочку». Я тоже был счастлив.

Но не все друзья разделяли наш энтузиазм. Большинство из них на новость о беременности реагировало тупым вопросом: «А зачем?» Они не верили, что третья беременность – это не случайность. А если это вовсе не досадная оплошность, как заявляли мы, то им непременно нужно было настоять на своем. Одна знакомая в порыве резкой критики зашла так далеко, что сделала Дженни замечание за то, что та позволила мне опять ее «обрюхатить». Она обратилась к Дженни таким тоном, какого заслуживает безумец, только что пожертвовавший свое состояние сектантам: «О чем ты только думала?»

Нас это не волновало. Девятого января 1997 года Дженни преподнесла мне припозднившийся подарок на Рождество: румяную девочку весом в три с половиной килограмма, которую назвали Колин. Только тогда мы почувствовали, что у нас полная семья. Если ожидание Конора стало временем стрессов и волнений, то эта беременность протекала идеально, к тому же сервис общественной больницы в Бока Ратоне оказался на высоком уровне. На другом конце коридора от нашей палаты располагалась комната отдыха, где имелся бесплатный автомат с капучино – как это характерно для Боки! Когда ребенок появился на свет, я принял такую дозу кофеина, что едва сумел перерезать пуповину.

* * *

Колин исполнилась неделя, и Дженни впервые вынесла ее из дома. День выдался свежий и ясный; мы с мальчиками сажали цветы в саду. Марли привязали цепью к стоящему неподалеку дереву, и он тоже с радостью лежал в тени, наблюдая за нами. Дженни села на траву возле него, поставив переносную колыбельку со спящей Колин между собой и собакой. Через несколько минут мальчики позвали маму посмотреть на их работу, и, пока Колин дремала в тени возле Марли, они повели Дженни показывать клумбы. Мы находились за высоким кустарником, поверх которого могли видеть ребенка, но с улицы эта часть сада была не видна. Когда мы повернули обратно, я замер и подозвал Дженни. На улице остановилась в замешательстве пожилая пара и пялилась поверх забора на сцену в нашем саду. Поначалу я даже не понял, что привлекло их внимание. А потом до меня дошло: со своего места они видели только хрупкого новорожденного младенца по соседству с огромной палевой собакой, которая, казалось, была единственной няней ребенка.