Марли и я: жизнь с самой ужасной собакой в мире

Мы молча ждали реакции, сдерживая смех. Марли напоминал египетского сфинкса: он лежал со скрещенными передними лапами и поднятой головой и от удовольствия сопел, каждые несколько секунд вытягивая морду, чтобы обнюхать головку ребенка. Бедные старики, вероятно, решили, что ребенок лишился родителей. Они были уверены, что родители сейчас сидят и пьют где-нибудь в баре, оставив малыша на попечение соседского лабрадора, который и должен качать младенца в колыбельке. Марли как будто тоже включился в розыгрыш, без наших подсказок сменил позу, положил морду на животик Колин и издал глубокий вздох, будто спрашивая: «Когда же объявится эта парочка?» Его голова была больше, чем тельце девочки. Казалось, он охранял ее; вполне возможно, что именно так и было, хотя уверен, что он просто наслаждался запахом ее подгузника.

Мы с Дженни стояли в кустах и обменивались улыбками. Жаль было расставаться с мыслью о Марли-няне. Хотелось продлить этот момент и посмотреть, чем все закончится, но тут мне пришло в голову, что в одном из вариантов сценария есть звонок в службу спасения. На нас никто не жаловался, когда мы не раз оставляли Конора в коридоре прежнего дома, но как мы объясним нынешнюю ситуацию? («Да, знаю, как это, должно быть, выглядит, офицер, но он удивительно ответственный пес…») Мы вышли из-за кустов и помахали пожилым супругам, заметив явное облегчение на их лицах. Слава богу, ребенка не оставили на попечение собаки.

– Похоже, вы очень доверяете своему псу, – сказала женщина с опаской, что выдало ее предубеждение: все собаки жестоки и непредсказуемы, и им не место возле беспомощного младенца.

– Пока он никого не съел, – пошутил я.

* * *

Через два месяца после рождения Колин я отмечал свой 40-летний юбилей, причем самым неприятным образом – иными словами, в одиночестве. Эта огромная четверка с нулем знаменовала некий важный поворотный момент в жизни, когда ты прощаешься с неспокойной юностью и встречаешь предсказуемые преимущества среднего возраста. Если какой-нибудь день рождения и заслуживал праздничного застолья, то именно сороковой, но только не в моем случае. Теперь мы были ответственными родителями с тремя детьми, один из которых младенец. Существовали и более важные вещи, требовавшие наших забот. Я приехал с работы вечером. Дженни была измотана до предела. Доев остатки ужина, я искупал мальчиков и уложил их в постель, а Дженни в это время укачивала Колин. К половине девятого и дети, и моя жена заснули. Я открыл бутылку пива и расположился во дворе, глядя на переливающуюся голубую гладь бассейна. Верный Марли, как всегда, сидел рядом со мной, и, пока я почесывал у него за ухом, мне пришла в голову мысль: а ведь для него тоже наступил поворотный момент. Мы привезли его домой шесть лет назад. По человеческим меркам, ему сейчас около сорока. Он незаметно вступил в средний возраст, хотя сохранил повадки щенка. За исключением ушных инфекций, которые требовали постоянного вмешательства доктора Джея, он был здоров. Казалось, он не собирался успокаиваться или остепеняться. Я никогда не задумывался о Марли как об образце для подражания, но в тот вечер, сидя во дворе и потягивая пиво, подумал, что ему наверняка известен секрет счастливой жизни. Никогда не снижай темпа, никогда не оглядывайся, проживай каждый день с энергией, пылом, любопытством и игривостью подростка. Если ты считаешь себя по-прежнему молодым щенком, видимо, так оно и есть, несмотря на дату в календаре. Не такая уж плохая жизненная философия, хотя лично я не стал бы портить диваны и учинять погром в подсобке.

– Ну что, старина, – сказал я, прикоснувшись своей бутылкой к его морде, словно чокаясь с ним. – Сегодня только мы вдвоем. За сорокалетие! За средний возраст! За то, чтобы прожить всю жизнь с большими собаками.

Пес свернулся калачиком и заснул.

Несколько дней меня мучила хандра из-за моего одинокого дня рождения, и вдруг Джим Топлин, мой старинный приятель, когда-то отучивший Марли от привычки бросаться на людей, неожиданно позвонил и спросил, не хочу ли я встретиться и выпить с ним по бутылочке пива следующим вечером, в субботу. Джим забросил газетный бизнес и нацелился стать дипломированным юристом примерно в то же время, когда мы переехали в Бока Ратон, поэтому мы не общались несколько месяцев. «Конечно», – ответил я, не переставая удивляться.

Мы встретились в шесть часов, и Джим отвез меня в английский паб. Там мы выпили по бутылке пива и поделились друг с другом новостями о своей нынешней жизни. Мы сидели как в старые добрые времена, пока бармен не кликнул меня:

– Здесь есть Джон Грогэн? По телефону спрашивают Джона Грогэна.

Звонила Дженни. Она была чем-то расстроена, и ее голос звучал напряженно.

– Колин плачет, мальчики расшалились, и вдобавок я только что испортила свои контактные линзы, – жаловалась она в трубку. – Ты можешь сейчас приехать?