Мародер

Если честно, то особенным сюрпризом Пиздец для него не стал — он, как и многие, чувствовал, что добром это все не кончится. В начале девяностых Это нависало очень отчетливо, но затем как-то нечаянно рассосалось; впрочем, было ясно — получена небольшая отсрочка. Потом завелся и окреп капитализм, и стало так суетно, что Это чуть ли не окончательно вытеснилось из поля зрения рекламной свистопляской, отдаленным грохотом Чечни и необходимостью зарабатывать все больше и больше. Ахметзянов растерянно наблюдал, как Это, сделавшись смешным и нестрашным, тем не менее уверенно прорастало откуда-то, увеличиваясь и наливаясь. Отдельные стволы — или щупальцы? — вырастая, смыкались где-то наверху, и хотя солнце продолжало исправно выполнять свои обязанности — стало как-то… не темнее, как-то временнее, что ли… Сейчас попробую выразить. Все помнят старые стрелялки для первых пней? Помните эти залитые мертвенным светом из ниоткуда залы, площади, тоннели? Нет объема, теней, неоднозначности — поэтому трудно забыть об искусственности всего и слиться в берсеркерском упоении с деловитым Дюком или отвязными гимнастами из унреала. Жизнь вокруг стала именно такая — непрорисованная. Это высосало из нее реальность, и Ахметзянов недоумевал — отчего все вокруг, ежеминутно перепрыгивая, подныривая, переступая через могучие плети и стволы Этого — в упор ничего не видят? Порой Ахметзянову казалось что он шизанулся и любуется картиной в нездоровом одиночестве — однако практически ежедневно убеждался в полнокровной телесности Этого; и напротив — все чаще его рука проваливалась в пустоту на месте привычных вещей из Нормального Реального Мира.

Простая идея поискать свои подобия отчего-то довольно долго казалась Ахметзянову абсурдом: уж очень интимный характер носили его повседневные диалоги с Пиздецом Надвигающимся. Тем не менее Ахметзянов прилежно сканировал каждого человека на предмет тех нюансов поведения, реакций, незаметных оборотиков речи, свидетельствующих о причастности носителя к Клубу Заметивших. С точки зрения эффективности это был микротом; лопата более широкого взгляда сработала лучше. Оказалось, что он «такой» совсем не один: вокруг ростков Этого, хотя каких на хер ростков — уже скорее стволов, с гармошками и кумачом бродили пенсионеры, болтливые и жадные, очень похожие на бандерлогов из «Маугли». К потрясающим портретами забытых вождей Ахметзянов всегда относился с брезгливой жалостью; ему казалось мелким блядством поминать всуе Это только потому, что в своем неумолимом расползании Ему случилось перевернуть твою персональную миску.

…Такие видеть Это не могут, — небезосновательно считал Ахметзянов, — разве как землеройка, возмущенная транзитом слона через ее охотничьи угодья… Были и другие, но такие же чокнутые. Несмотря на свое незавидное социальное положение, Ахметзянов с начала 90-х читал исключительно издания ИД «Спекулянтъ», имея целью понять, как же все теперь будет устроено. Через достаточно продолжительный период начав немного ориентироваться в системе столичных иносказаний, Ахметзянов обнаружил, что не одинок в своем диагнозе. Но, к его безграничному удивлению, факт Неумолимо Надвигающегося Пиздеца отнюдь не печалил высокоумных экспертов — их внимание полностью занимало то, с какими бюджетными показателями и на какой модели лексуса встретить Пиздец было бы вполне комильфо. Ахметзянову стало ясно, что первые считают проблему несущественной по сравнению с какими-то льготами, компенсациями и доплатами; из-за смутных представлений о предмете «льготы» у него жестко ассоциировались с чем-то вроде манной каши, выдаваемой после долгой очереди в пыльных «учреждениях» со стульями в коридоре. Когда Это настанет, они все так же станут трясти кастрюлями и справками у Его подножия… С этими дурацкими справками, — мысленно ухмылялся Ахметзянов, — только к Пиздецу вам и дорога; ну и лопайтесь, с брызгами. А мы уж как-нибудь… Вторые, похоже, настолько уверены в собственной московскости & столичности, что даже Пиздец их не сильно-то и пугает. Особенно его покорила фраза о «комплементарности да хоть Зюганову». Ахметзянов не был уверен в корректности собственного толкования их переливчатых пассажей, но из контекста следовало, что оная «комплиментарность» считается в том кругу отличным средством не только от Зюганова, но и от Пиздеца почему-то тоже. Да, отдельные черты Этого сквозили, сквозили в некоторых ракурсах зюгановского оскала, но концентрация была безобидно низка. Зюганова Ахметзянов почти не боялся — ведь Зюганов сам боялся, и вел себя все приличнее, пока высокоумные совсем не перестали его ругать. Часть учителя математики определенно главенствовала над неизвестно откуда попавшей в него частицей Пиздеца — иначе он сам всех ругал бы, а не угрюмо отбуркивался от лощеных нахалов из телевизора.