Мародер

Основным средством расчета служила, конечно, жратва — патрон стал местным баксом лишь после осенней мясорубки, когда его ценность и универсальность стали окончательно ясны каждому. Народ, вообще, как-то быстро вышел из оцепенения первых дней и пытался наладить товародвижение. Тогда на торжке у леса продавались — и покупались ведь! довольно странные товары, вплоть до бабьих красок и туалетной бумаги. Ахмет недоумевал — на хера отдавать банку сгущенки за пачку порошка? Или вот чудило — продает хорошую лопату за пачку курева. Вопреки его ожиданиям, это все не кончалось и не кончалось — и Ахмет принял решение: раз такая у вас страсть ко всякой дряни, надо помочь.

Если вам лень сломать дверь брошенной квартиры и набрать всего этого даром, пожалуйста — мы парни не гордые и с большим удовольствием пошарим по округе. Забросив дровяные работы, Ахмет с головой ушел в мародерство. Люди, уезжая, оставили на удивление много товара, и за сентябрь Ахмет наторговал куда больше, нежели награбил по магазинам.

Единственное, что огорчало — неразбериха с ценами устаканилась, и за пачку «тайда» две банки сгущенки никто уже не давал; кроме того — конкуренция среди потрошителей квартир заметно обострилась, причем резко, практически за несколько дней. Несколько раз наткнувшись в пустых квартирах на свежие трупы коллег с проломленными головами, Ахмет стал куда осторожнее и перестал чистить жилые дома — на предприятиях тоже можно недурно навариться. Он даже пошел на серьезные затраты, оплачивая жратвой носильщиков.

Те, весело крутя пальцем у виска, охотно брали просроченные консервы и другой скоропорт за доставляемые сумасшедшему Ахметзянову тележки всяческих промышленных грузов.

Давайте, давайте. Смейтесь, сколько угодно, только таскайте. Я свое возьму. Но не сейчас. Когда все эти передохнут, — думал он, одной своей частью ужасаясь невесть откуда взявшемуся хладнокровному цинизму. — Останутся только ушлые. Ушлые быстро заживут как на зоне, семейками — это выгодно. А семейкам положено бодаться — специализация-с. Кто на что сядет, и будут держать. Вон, вокруг дров-то уже щас че творится. Семьи станут оседать и укрепляться; вот тогда я и возьму настоящую цену и за газ, и за горелки, и за колючку.

Если честно, то особенным сюрпризом Пиздец для него не стал — он, как и многие, чувствовал, что добром это все не кончится. В начале девяностых Это нависало очень отчетливо, но затем как-то нечаянно рассосалось; впрочем, было ясно — получена небольшая отсрочка. Потом завелся и окреп капитализм, и стало так суетно, что Это чуть ли не окончательно вытеснилось из поля зрения рекламной свистопляской, отдаленным грохотом Чечни и необходимостью зарабатывать все больше и больше.

Ахметзянов растерянно наблюдал, как Это, сделавшись смешным и нестрашным, тем не менее уверенно прорастало откуда-то, увеличиваясь и наливаясь. Отдельные стволы — или щупальцы? — вырастая, смыкались где-то наверху, и хотя солнце продолжало исправно выполнять свои обязанности — стало как-то… не темнее, как-то временнее, что ли… Сейчас попробую выразить. Все помнят старые стрелялки для первых пней? Помните эти залитые мертвенным светом из ниоткуда залы, площади, тоннели? Нет объема, теней, неоднозначности — поэтому трудно забыть об искусственности всего и слиться в берсеркерском упоении с деловитым Дюком или отвязными гимнастами из унреала.

Жизнь вокруг стала именно такая — непрорисованная. Это высосало из нее реальность, и Ахметзянов недоумевал — отчего все вокруг, ежеминутно перепрыгивая, подныривая, переступая через могучие плети и стволы Этого — в упор ничего не видят? Порой Ахметзянову казалось что он шизанулся и любуется картиной в нездоровом одиночестве — однако практически ежедневно убеждался в полнокровной телесности Этого; и напротив — все чаще его рука проваливалась в пустоту на месте привычных вещей из Нормального Реального Мира.