— Сырцев, слушай приказ. Подьячева, Кичатова, Устинова и Третьякова ко мне. Бегом.
Гоблин мотнул заиндевевшей башкой и захрустел в лес. Олег, всё ещё сидящий в обнимку с «клеймором», пробормотал про себя что-то типа «не зря мне эти суки…», затем подал голос:
— Геннадий Максимыч! Вы что, верите этому ебанутому?! Это ж бред! Пацаны! — повернул голову к бывшим подчинённым: — А вы-то чё? Тоже повелись на эту лажу?! Про своего командира?
— Ты это, видел я, как ты мину нес. Аж доворачивал на нас. Чё, «командир», одному-то неохота?
У Фоменки глаза вмиг утратили прозрачность, наполнившись злобой и страхом. У Ахмета на экране внутреннего радара, чующего присутствие посторонних, пропала метка цели — только что рядом исчез человек. Осталось нечто с горящими ненавистью глазами. Это нечто пробормотало:
— А почему ж один-то, и вовсе не один… — и, зажмурившись, ухватило и рвануло торчащий из корпуса «клеймора» капсюль-детонатор.
Повернулся первым, ожидая увидеть поднимающийся ствол. Олег остался сидеть, свесив голову на грудь. С лица что-то тянулось, как масло на морозе, капало, рука с размозженной кистью лежала неподвижно и оплывала дымящейся кровью. Бушлат на правом плече изорван и тлеет.
— Целы, пацаны? — выпустив, наконец, размочаленную щепку, спросил Ахмет.
— Да вроде нормально… — протянул Бетмен. — Э, Федь, потрогай пульс у к… у этого. Чё он там, жив, нет.
Сверху перегнулся Максимыч, посмотрел, ничего не сказал, вновь исчез. Издалека, как через вату, Ахмет слышал, как Максимыч орёт кому-то про санинструктора и пакеты.
— Хы, я так и знал… — нервно взлаял Ахмет дурным голосом. — Хы-хы… — ржал каким-то не своим смехом, разглядывая обрубки среднего и безымянного пальцев. — Я думаю, чё он Сумкинс, хы, а он, хы, — Фе-е-едя! — и снова закашлялся сухим икающим смехом.
— Э, сапёр, ты это… чё с тобой? У, смотри, у тебя по полпальца снесло… Да кончай ты ржать, борода!
— Да хуйня, — не обиделся Сумкинс. — Это отходняк у него. Я на боевых сто раз видел. Щас, поржет мальца, отойдёт. Пакет есть? Дай ему. — Склонился над Олегом, пытаясь определить пульс. Подержал руку на шее, взял безжизнено висящую руку, бросил. — Всё, похоже, отбегался капитан Фоменко… Э, сапёр, он чё сделал-то?
— Щщафф — промычал пришедший в себя Ахмет, затягивая зубами узел на забинтованном обрубке. — Погофь, замофаюфь…
Но давать объяснения ему не пришлось. На краю провала снова появился Максимыч, площадку сотрясло приземление двоих незнакомых гоблинов. Началась суета, и Ахмет немного отключился, превратившись в мешающую всем чурку с глазами. Пришел в себя только у костра в знакомой комнатёнке проходной. Так же, как и полдня (полвека?) назад, воняло горелым ДСП, только на стенах появились красные мазки рассвета и жутко саднила раненая рука. Чего-то не хватало. Ахмет вспомнил об Алике, спросил, подняли его или нет. Оказалось, нет. Максимыч распорядился, и назначенные гоблины заскрипели по промороженному насту в сторону ствола.
— Скажи честно, ты знал? — глядя в красные от недосыпа глаза Максимыча, спросил Ахмет.
— Информация была кое-какая, — съехал с ответа Максимыч.
— Зачем тогда сам на вилы полез? Зачем меня потащил — не спрашиваю. Мне непонятно — зачем сам полез. Ты же настоящий безопасник у Коня?
— Полковника Конева, салага. И не у него, а у временной администрации города. Признаю, промашку дал, они ещё не собирались… Впрочем, забудь. А как ты-то допёр… Ладно, вернёмся — расскажешь. Пока запомни временную версию случившегося. Этот, — Максимыч ткнул в лежащий у стены труп Фоменки, — попал при разминировании, без уточнений. От шока у него инфаркт случился, или что-то типа него — короче, мотор схватило. Это, кстати, правда. Все уточняющие вопросы отсылаешь ко мне лично или к моим людям. Запомнил их?