Мародёр

Кроссовки он увидел издали, в просвет между железной лесенкой в лифтовую будочку на крыше и потолком последней лестничной площадки. Дорогущие фирменные тапки. Его почему-то это обрадовало; попробовал проследить ход собственной мысли — почему? такие тапки может купить не только безбашенный салабон, но и вполне боеспособный молодой самец; спортсмены, к примеру, такие таскают, да мало ли! — однако маленькое пятнышко радости спряталось где-то в самом углу, но уйти не ушло. …Ну и ладушки. — решил Ахметзянов. — Только расслабляться всёрно низзя… Так. Тапки стоят у двери. Что он может делать у двери? Страховать спину тех, кто караулит над буханкой, что ж ещё. Если залезли на крышу — значит, а — имеют стволы, б — уверены, что попадут, в — поссыкивают непосредственного контакта; не ссали бы — сели б по-человечески. Что это нам даёт? А дает нам это, что они, по ходу, бараны. Значит, если борзануть, они руки к жопе прижмут. Интересно, у караульщика этого есть ствол, или нет? Скорее всего нет. Ладно, всё. Пробуем. Ахмет решил резко выскочить на караульного из-под лестницы и быстро прирезать. Как он будет резать живого человека, он не представлял; нет, техника была ясна, но… В общем, решив положиться на инстинкт самосохранения, этот пункт он опустил, сосредоточившись на моменте своего появления. Была даже шальная мысль спокойно, но быстро выйти из-под лестницы, посмотреть на караульного, как на мебель, и невозмутимо подняться — вот сто пудов, он охуеет и растеряется! — но всё сложилось иначе. Караульному захотелось поссать, и, судя по его движухе, он решил поссать прямо вниз по лестнице. Звякнул прикладом по бетону ствол — блин, был всё-таки ствол-то! Вжикнула пластиковая молния спортивных штанов, а Ахмет, заранее сморщивщись — …бля, щас обоссыт ведь, гад!… уже нёсся вперёд, так и не успев продумать план действий. Ссанье караульного, щедро промочившее весь живот и левую ногу, показалось ему неправдоподобно горячим. Ахмет не успел осознать свой взлёт по грохочущей лесенке, хотя в эти считанные секунды так много всего произошло: ему удалось и шарахнуться с траектории — казалось, струя летит прямо в лицо; приложился плечом об стену, сильно корябнув побелку стволами ружья, испугался — щас как зачерпнет побелки, да разорвет при выстреле, тут же вспомнил, что дробовик-то не разорвет; успел удивленно порадоваться реакции караульного — тот, сделав круглые глаза, вначале застыл — статуя писающего мальчика, ёпть; вместо того, чтоб как-то отразить нападение, он даже не то что к своему бесполезному уже ружью не дернулся, а — вообще комедь! — попытался рефлекторно отвернуть свой ссущий отросток к стене. Мы таки стесняемся… Ахмет неловко, но сильно воткнул ему в горло нож, и на мгновение замер в растерянности: враг-то не умирал! и даже не заметно, чтоб собирался! Он даже не падал, и, мало того, тоже как-то растерянно косил глазом на руку Ахмета, словно удивившись такой беспричинно недружественной выходке. В животе Ахмета словно оторвалось что-то холодное, мгновенно пробило потом и пронеслась какая-то странная смесь полумыслей-полуэмоций — происходящее показалось ему каким-то нелепым детским сном: ой, страшно-то как, что ж я делаю? Домой надо. Нет, надо вытащить нож у чувака из шеи, может, ничего ещё и не будет, сядем, покурим… Но мгновенье пронеслось, и к реальности Ахмета вернула первая, обжигающе-острая струйка, ударившая в лицо. Испугавшись, словно во сне, бессилию своего оружия, Ахмет подвытащил лезвие из раны и снова сильно ткнул, царапнув острием позвоночник — мерзкая вибрация вызвала даже не прилив, а удар тошноты — мощно фыркнуло из артерии, парень ещё дальше выкатил округлившиеся глаза, попытался вдохнуть, а воздух уже шел через разорванную трахею, сипя, как газ в духовке… Всё это спрессовалось в секуды две-три, не больше. Ахмет пришел в себя, только почти отделив голову парня от беспорядочно конвульсирующего тела. Воздух в будочке, только что сухой и прохладный, сменился парным духом бойни — медный смрад живой крови, мочи, да ещё с улицы тянуло горячей кровельной смолой. Из-под неспокойного трупа высовывается какое-то непонятное ружьишко, корявое какое-то, в наклейках — похоже, биатлонное. Ну нах, некогда разбираться. Ахмет, хлюпнув мокрыми штанами, вскочил с колен и, стараясь не зацепить взглядом тело, аккуратно выглянул, зажимая рвущие горло рвотные судороги. …Ага. Сидят. Опаньки, и Валёк. Ясно. Метров пятнадцать, чуть больше. Пронеслось — выскочить на рывке? Нет. Быстро обернутся. Пройду сначала сколько получится, типа этот идет, а там рвану. Первым этого, у которого ружьё на коленях, а того с ноги попробую, а там и ножиком… Тело само начало движение — Ахметзянов даже опешил, но искорка предчувствия удачи разгоралась, убирая тошноту, усталость и мандраж. Ахметзянов шел на неторопливо оборачивающихся врагов, понимая — всё, всё уже сложилось — и теперь только не испортить. Тело вскинуло ружьё, ловко попав в паузу между шагами — и черты лица обернувшегося наконец первого исчезли в красном облаке. Продолжая двигаться, Ахмет движением ствола указал второму: сюда встань. Пока тот двигал непослушное тело в указанное место, Ахмет подошел вплотную и мощным ударом ноги отправил его за бортик. Не прерывая движения, перехватил ружьё и всем телом, стараясь не разболтать колодку, въехал застывшему Вальку по колену. Остановился. Всё, завод кончился.