Марш Кригсмарине

Я отсчитал и передал в дрожащие морщинистые руки большую часть имевшейся у меня наличности. Букинист, покраснев от возбуждения, принялся лихорадочно разгружать повозку и, наконец, извлёк тяжёлый фолиант. Глаза его увлажнились, он нежно погладил тиснёную обложку телячьей кожи и даже поцеловал, словно прощаясь с дорогим другом, профиль Сервантеса.

– Хотелось бы преподнести эту книгу одной юной очаровательной особе как подарок, – пояснил я, принимая, словно младенца на руки, любовно запелёнатый стариком в светлую фланель покупку. – Возможно, вы знаете ту милую девушку, что была возле вашего прилавка сегодня днём. Её зовут Вера.

Бретонец просиял:

– Ну это же всё объясняет – дела сердечные! Настоящему чувству ничто не помеха, ни война, ни глад и мор, ни конец света! Кстати, в Сен-Мало меня все зовут папаша Гвенель. Конечно же, я знаком с Верой, ведь она моя постоянная клиентка. Бедняжка тратит на книги добрую часть своих скудных доходов. Она работает секретарём у местного нотариуса, приходящегося ей дальним родственником. В моего… пардон, теперь – вашего Дон Кихота девушка просто влюблена, так что с подарком вы попали прямо в яблочко. Мсье на правильном пути…

Я поклонился, поблагодарив за добрые слова, и ещё более доверительно продолжил:

– Извините, что сразу не представился. Меня зовут Эдмон. Я коммерсант из Лотарингии. У меня к вам большая просьба. Если вас не затруднит, вручите это моё приобретение адресату и пожалуйста, не говорите Вере, что это мой дар.

Папаша Гвенель торжественно принял фолиант обратно и величаво заявил:

– Мсье Эдмон может положиться на старика Гвенеля. Моё имя переводится с бретонского как «благородный».

Мы были отчаянно счастливы с моей Верой целый месяц, и я благодарен за это судьбе, ведь у большинства людей на нашей печальной планете не наберётся за всю жизнь и одного дня такого чуда. Как-то после дневной любви, положив свою милую головку мне на грудь, моя девушка не спросила, а заявила вполне уверенно:

– Нет, милый, ты вовсе не француз и совсем не Эдмон. Ты и не эльзасец. В тебе видна порода… и порода многовековая. По-моему, ты немец, причём не из простой семьи.

Мне ничего не оставалось, как открыть Вере всю правду. Я и сам стал тяготиться своей легендой и в оправдание привёл лишь довод о том, что француженке, пусть даже бретонке, весьма не просто и даже опасно встречаться с немцем. Слишком велик шанс получить от земляков несмываемое клеймо «бошевской подстилки»…

Вера с печалью, но была вынуждена со мной согласиться:

– Наверное, я плохая патриотка Франции, если позволила себе влюбиться во врага-оккупанта.

Потом я на три месяца ушёл в боевой поход на своём «Чендлере» и когда вернулся, то узнал, что меньше, чем через пять месяцев стану отцом.

«Моя любимая должна стать моей женой, а мой ребёнок будет законнорождённым», – твёрдо решил я. Мы с Верой католики по рождению и потому обратились к священнику из небольшой церкви на побережье. Узнав, что я немецкий морской офицер, святой отец не на шутку перепугался, но его смелость была подкреплена крупным пожертвованием, и он дал согласие на венчание. Настоятель церкви, тем не менее, выдвинул обязательное условие – письменное разрешение моего начальства. Я раздражённо спросил, должно ли оно быть обязательно на латыни.

– Можно и по-немецки, – смиренно ответил святоша, – но подпись и печать обязательно. Сказано в Евангелии: «Нет для Господа ни эллина, ни иудея…» – В этом месте цитирования писания святой отец осёкся. – Но это после смерти телесной, а при жизни с документом спокойнее.

Командир нашей флотилии фон Рей был человеком умным и порядочным и выдал нужную бумагу без лишних вопросов, лишь проворчав напоследок:

– Надеюсь, Отто, вы понимаете, что делаете? Впрочем, я не намерен вмешиваться в ваши сугубо личные дела… – И с кривой усмешкой добавил: – Хорошо ещё, что ваша избранница бретонка, а не француженка. Для наших идейных бюрократов кровь бретонцев всё таки ближе к арийской, чем у испорченных цыганами и евреями галлов.