«Я почувствовал какую-то опустошенность. Полк перестал существовать как боевая единица. Я догадывался: ликвидационный акт утвердят, сопоставив то, что мы получили, с тем, что передали кубинцам. Поэтому я пригласил в Гавану начальников служб материально ответственных с документами. В течение двух дней они решили все вопросы. Казалось, все вопросы решены, но, когда возвратились в Ольгин и стали готовиться к отъезду, по радио предупредили: надвигается ураган, имя ему “Флора”. Ураган сопровождался ливнями, реки вышли из берегов, так мы оказались отрезанными от Сантъяго-де-Куба. К исходу 28 сентября ураган затих, переместился в сторону Мексиканского залива. Из Гаваны сообщили: “Белицк” вышел, утром 30 сентября встречайте у причала в Сантьяго-де-Куба.
Когда мы загрузились, снова сгустились тучи, это ураган “Флора ”, развернувшись в Мексиканском заливе, опять пошел в сторону провинции Ориенте.
“Белицк” бился о стенки причала, и капитан принял решение встать в заливе на два якоря. Новый теплоход за несколько часов из “белой чайки” превратился в ржавую посудину. На восьмые сутки ветер затих, и вся эта круговерть, которая обмывала нас больше недели, начала рассеиваться и ослабевать. Мы просигналили, попросили, чтобы к нам подошел катер. Через час на катере я направил Мороза в штаб армии доложить обстановку. У нас осталось продуктов всего на 12 суток. Как потом рассказал Александр Иванович, проехать по городу было непросто. Вырванные с корнями деревья завалили улицу.
В заливе простояли девять суток, и, положившись на единодушный порыв “вперед!”, мы вышли в открытое море, до дома оставалось 15–16 суток. Не успели отойти па несколько миль от залива, как над нами пронеслись два боевых самолета США. В течение дня они кружили над теплоходом. Солдаты бросали в самолеты гнилую картошку, дескать, нас не запугаешь.
Теплоход “Белицк” по сравнению с “Победой” имел приличную скорость. Судно было не загружено, и потому его болтало, иногда винт оголялся и бился о волны. Особенно густым туман был при подходе к Ла-Маншу. Гудок за гудком плыл над туманной гладью, этот звук сеял в душе тревогу и смятение.
Предчувствие меня не обмануло. В калининградском порту увидел странную картину, из машины высаживаются солдаты, вооруженные карабинами. Пока мы пришвартовывались к причалу, нас по всему периметру окружили вооруженные солдаты.
Когда спустили трап, я представился генералу, поинтересовался, что сие означает. Почетный караул или встреча уголовников? Он ответил: “Я не знаю, кто вы, предъявите документы. Я требую переодеть всех в военную форму. Только тогда разрешу оставить корабль”.
Пришлось объяснять, обмундирование не надевали больше года, и видеть солдат в панамах, в шинелях с воротниками, объеденными крысами, зрелище грустное. Генерал ответил: *Я выполняю приказ”.
Объясняться дальше было бесполезно. Поднимаясь по трапу, впервые призадумался: “Кто же ты, Россия, своим детям? Мать? Мачеха?” Собрал в твиндеке офицеров и объявил: “Час на переодевание”.
Привезли нас в городок мотострелковой дивизии. Надо отдать должное генералу Андрею Власовичу Болибруху, начальнику штаба армии: организовал работу так, что даже ночью машинистки печатали проходные свидетельства. Офицерам выписывали направления в те округа, из которых они прибыли: в Ленинградский, Киевский, Московский.
24 октября я в последний раз построил полк и вручил всем документы. С каждым солдатом и офицером попрощался по-братски. У многих непрошено навернулись слезы на глазах. Мы понимали, что слово “кубинец” станет символом для нас, как позже — "афганец "».
