Маршал Конев

Страшная почти четырёхлетняя война подходила к концу. Генштабом уже разрабатывались планы январского (1945 года) наступления, которое намечалось развернуть от Балтики до южных отрогов Карпат. Это Конев не только знал, но и принимал участие в разработке этих грандиозных, предпоследних, как он полагал, усилий советского Верховного Главнокомандования по окончательному уничтожению гитлеровской военной машины. Он также знал, что в основу готовящегося январского наступления положена задача полного разгрома немецко-фашистских оккупантов в Польше. Эта почётная, но и весьма ответственная миссия возлагалась в основном на два фронта: 1-й Белорусский (командующий Г. К. Жуков), который должен наносить удар с Вислинского Магнушевского плацдарма в направлении на Познань, и 1-й Украинский, наносящий удар с Сандомирского плацдарма — в общем направлении на Бреслау (Вроцлав). Важнейшей целью двух мощных и одновременных ударов являлись: быстрый прорыв обороны врага на всю глубину, рассечение его группировки на изолированные части с последующим их уничтожением. Задача огромного масштаба, но вполне выполнимая, считал Конев: он уверен в решительности своих войск и подчинённых ему командиров и военачальников. Отослав в Генштаб планы этой новой наступательной операции, Конев в ожидании вызова в Ставку, в какой уже раз задумывался над истоками Второй мировой войны, которая в сентябре 1939 года взяла своё начало именно здесь — на польской территории. Больше всего он, конечно, размышлял о том периоде, когда Гитлер решился напасть на Советский Союз. На что он рассчитывал? Среди многих других факторов маршал выделял вероломство, ложь и обман, к которым прибегали не только Гитлер, Риббентроп, Геббельс и иже с ними, но и всё военное командование, привыкшее к лёгким победам на Западе. Путём заключения ряда договоров с советским правительством немецко-фашистское руководство постепенно, шаг за шагом добивалось от советского правительства целого ряда уступок и выгод. То и дело нарушая условия взаимных договорённостей, немецкое руководство как бы приучало нашу сторону к этим явным и постоянным нарушениям и тем самым притупляло политическую бдительность правительства, партии и товарища Сталина, а через них — народа и армии.

Коневу, как и другим командующим, было известно, что нарком Военно-Морского Флота адмирал Кузнецов посетил Сталина в день опубликования сообщения ТАСС, то есть 14 июня 1941 года, и сообщил ему о выводе всех немецких кораблей из советских портов. Он просил разрешения сделать то же самое — вывести все советские корабли из немецких портов. Однако такого разрешения не было дано. Более того, Сталин пожурил Кузнецова за то, что тот отдал приказ по Балтфлоту обстреливать немецкие самолёты, нарушающие наше воздушное пространство. Как бы в ответ на этот жест дружелюбия немецкий самолёт-разведчик буквально на второй день «заблудился» и совершил посадку на одной из военно-морских баз в Прибалтике. Из Москвы сразу же пришёл приказ: к лётчику отнестись как к другу, накормить отменным обедом, устроить ему отдых, подготовить самолёт к полёту и отправить обратно. После этого немецкая сторона и вовсе перестала выполнять условия советско-германских договоров о «ненападении» и «дружбе». Наши железнодорожные составы с рудой и другими важными военно-стратегическими товарами сплошным потоком шли в сторону Германии, а с обратной стороны — совсем прекратились взаимные поставки. И чем больше думал Иван Степанович об этих фактах, приведших к ослаблению политической, а потом и военной бдительности, тем чаще не находил должных ответов. Особенно становился он в тупик, когда приближался к трагическим дням и часам, предшествующим непосредственному нападению гитлеровских дивизий на наши пограничные войска.

Конев знал: советская разведка располагала столь обширной и достоверной информацией о форсированной подготовке Гитлера к войне, что ни о какой стратегической внезапности не могло быть и речи. В распоряжении Главного разведуправления ГШ находились данные об основных стратегических направлениях ударов немецко-фашистских войск и точных сроках нападения. Но, оказывается, все эти ценные информационные сведения — телеграммы, шифровки, письменные и устные сообщения, с риском для жизни добытые нашими разведчиками, — подшивались к «делу» и оседали в архивах Берия. Более того, из распоряжений, сделанных Сталиным буквально за день-два до нападения Гитлера на СССР, было видно, что главными советчиками его в те трагические дни были не Генштаб и Наркомат обороны, а Берия и Мехлис.