Маршал Конев

Галя ругала себя за то, что послала такое откровенное, искреннее письмо на фронт Коле Паршину. Она ничего не знала о нём с тех пор, как началась война, но всё время думала о друге юности, искала его адрес. Она предполагала, что Николай мог писать в деревню, где они жили до войны и где теперь никого не осталось из его родни. Она очень уставала на заводе, где все, от директора до главного инженера и от слесаря до контролёра ОТК, трудились, как любил говорить её первый наставник Фёдор Степанович Лютиков, от зари до зари. Хотя она получала рабочую продовольственную карточку, всё же было голодно. К концу смены Галя с трудом заставляла себя не думать о еде. Теперь, когда подходил к завершению третий год войны, было гораздо легче. Ритмично работали конвейеры. В цехах стало уютнее, чище. Не гуляли пронизывающие холодные сквозняки зимой, не капало с наспех закреплённых летом крыш. Те мальчишки, которые пришли на завод в трудную пору его становления, заметно повзрослели. Опыта у них поприбавилось, и они не плакали теперь у конвейера от изнеможения. Мускулы окрепли, закалилась воля, все стали самостоятельнее, держались с достоинством.

Галя, как обычно, шла от дома до рабочего места пешком и успевала, как в кинематографе, прокрутить перед мысленным взором всю историю завода; насчитывавшую всего-то три года. Три года — это здесь, в Поволжье. Но довоенную историю предприятия Галя знала плохо. То же, что произошло здесь, по сути дела, на пустом месте в дни и месяцы, когда гитлеровцы рвались к Москве, она забыть не могла. Всё было сделано девичьими, женскими и детскими руками. Эти руки мёрзли, ныли от непосильного труда, синели от ссадин и мозолей.

В зиму сорок первого года Галя работала на рытье котлована. Ей вручили тяжеленный железный лом и сказали: «Долби!» Это потом пришли навык, умение, окрепли мускулы. А первую ночь после того рабочего дня она не могла уснуть и плакала от боли в руках. Только под утро забылась коротким сном, а потом, когда подруги её разбудили, девушка не могла поднять руки. Они висели как плети, и малейшее движение причиняло нестерпимую боль. Но Галя всё-таки дошла до пустыря, где должны были подняться цехи завода, взяла лом и стала опускать и поднимать его, постепенно втягиваясь в этот нелёгкий труд. Так продолжалось дни, недели, месяцы.

Вспомнив всё это, юная труженица зашагала быстрее, твёрже ступая по утрамбованной тропинке.

— Галя! — вдруг послышался почти детский голос. Она обернулась на крик. Ну конечно же, это её подопечный хлопец.

— Здравствуй, Славик!

Мальчик поморщился, серые глаза его недовольно сверкнули.

— Меня, между прочим, зовут Вячеслав, — капризно сморщив носик, ответил он.

— Извини, Вячеслав Иванович, — без улыбки сказала Галя. — Я совсем забыла, что ты у нас почти взрослый.

— «Иванович» не обязательно, — всё так же серьёзно поправил её мальчик. — Но на «Славик» больше откликаться не буду. Ну и что из того, что ростом невелик. Наш: мастер, Фёдор Степанович, тоже невысокий. Может, у нас с ним комплекция такая...

Славику у конвейера сделали подставку под ноги, чтобы он мог ключом дотянуться и поставить на место нужную деталь. Мальчик очень недоволен малым ростом и всё время старается казаться выше. И ходит он, расправив грудь, высоко подняв голову.

— А я тебя, Вячеслав, совсем не хотела обидеть, — говорит Галя. — Просто мне хотелось назвать тебя поласковее — только и всего. А «Вячеслав» звучит как-то официально.

— Ничего, — отзывается мальчик, заметно подобрев, — я стерплю. А Славиком меня больше не называйте. Особенно при людях. Что ж, совсем несмышлёныш, что ли? Меня в цеху уважают...

— Ваньк-к-а! Погоди! — крикнул вдруг Вячеслав, сорвался с места и со всех ног пустился догонять своего приятеля.

Галя улыбнулась: совсем мальчишки. Она невольно вспомнила школьные годы. Сначала, вплоть до восьмого класса, они виделись с Колей Паршиным часто, почти каждый день. В школе на уроках, в кружке художественной самодеятельности, на комсомольских собраниях» Тогда она вовсе и не думала о нём. Вместе так вместе, что ж тут особенного? С ним нескучно, всегда можно поговорить, поспорить. Разве это плохо? Но однажды — это было уже в десятом классе, — они остались вдвоём после уроков, чтобы выпустить стенгазету. Галя вдруг почувствовала на себе пристальный взгляд Николая. Она не выдержала, опустила глаза, и краска стыда залила её лицо. Так повторялось потом не раз. Галя ушла в себя, старалась избегать встреч с юношей.