Маршал Конев

— Первую гвардейскую танковую армию Катукова и конно-механизированную группу Баранова использовать для овладения районом Ярослав, Перемышль, чтобы отрезать основные пути отхода львовской группировки противника на запад. Третью танковую армию Рыбалко и четвертую танковую армию Лелюшенко во взаимодействии с шестидесятой армией Курочкина использовать непосредственно для разгрома львовской группировки противника и овладения городом.

Пока Сталин говорил, трубка его погасла, и он усиленно её теперь раскуривал. После некоторой паузы добавил:

— Обязательно укажите товарищу Коневу, что, не овладев Львовом, крупным и весьма важным железнодорожным узлом, мы не сможем развить серьёзное наступление дальше на запад, в сторону Кракова. А это сейчас и с политической стороны очень важно.

Он подождал, пока Штеменко запишет, и, убедившись, что тот это сделал, продолжал:

— Теперь перейдём к другим направлениям... Выслушав указания Верховного Главнокомандующего по 1-му и 2-му Белорусскому фронтам, Штеменко понял, что Сталина прежде всего беспокоила Польша. Освобождая её территорию, наши войска вели тяжёлые бои. Беглого взгляда на карту было достаточно, чтобы понять — части 2-й гвардейской танковой армии С. Богданова и 8-й общевойсковой гвардейской армии В. Чуйкова готовы выйти к восточному берегу Вислы, а 2-й гвардейский кавалерийский корпус Крюкова вот-вот завяжет бои за город Седлец. Отсюда, как надеялся Сталин, откроется прямой путь на Варшаву. Немцы понимали всю важность Варшавского направления и подтягивали в этот район свежие силы. Поэтому наш успех тут был крайне необходим. Тем более что Черчилль усиленно навязывал Сталину встречу с Миколайчиком, представителем польского правительства, находившегося всю войну в Лондоне. Но лучше вести разговор с Миколайчиком, имея в запасе успех наших войск непосредственно на территории Польши. А взятие Кракова, куда со временем можно нацелить Конева, открыло бы путь на Варшаву с юга.

В общем, весь разговор в тот день сводился, по сути дела, к вопросу о Польше, о помощи братскому славянскому народу.

Получив распоряжение Ставки, Конев не давал покоя своему штабу. Где Рыбалко? Почему медленно продвигаются его корпуса? Что же случилось? Почему танковая армия, снискавшая себе добрую боевую славу, оказалась в болотистой низине и её передовые соединения резко замедлили темп, а некоторые и совсем остановились? Значит, рассуждал Конев, они ввели Москву в заблуждение: вместо выхода на оперативный простор увязли в болотах на подступах к Львову?

Все эти вопросы, очень важные для развития успеха, оставались без ответа, так как связь со штабом Рыбалко прервалась. Все попытки передать по радио приказ командующего фронтом положительных результатов не дали.

Иван Степанович догадывался, что командарм находится в войсках. Правило Рыбалко — как можно чаще бывать в своих корпусах и бригадах — Конев одобрял. Оно позволяло командарму лично знать состояние войск, ход выполнения поставленной задачи и оперативно влиять на обстановку. Но сейчас эта добрая традиция Рыбалко мешала маршалу быстро реагировать на изменившиеся события. Не зная обстоятельств, повлиявших на манёвр танкистов, он был лишён возможности принять правильное решение. И снова возникали вопросы: почему Рыбалко, опытный командарм, всегда отличавшийся приверженностью к смелым действиям, дерзким ударам по флангам и тылам противника, что не раз приносило ему успех, уклонился от ранее намеченного плана и ввязался в затяжные бои за Львов? Почему изменил основному принципу применения танковых войск в наступлении? Что могло случиться?

Конев крупными шагами мерил расстояние от окна до двери в просторной комнате командного пункта, и желваки играли на скулах.

«Неужели он не понимает, в какое положение ставит командующего фронтом и в конечном счёте — Ставку, Сталина?..» Размышляя так, Конев сдерживал себя, старался рассуждать логично, последовательно — это не раз выручало его, помогая найти верное решение.

«Что могло повлиять на Рыбалко? — спрашивал себя маршал и отвечал: — Рядом большой город — основная цель боев. Как же не попытаться с ходу овладеть им? Всё это так. Разве и он, командующий фронтом, не испытывает на себе притягательной силы Львова? Почти ежедневно, а то и по нескольку раз в день звонят из Генштаба с одним и тем же вопросом: «Когда будет взят город?» Но это вовсе не означает, что надо проявлять чрезмерную торопливость, ломиться напрямик, подставляя себя под удары противника. Гитлеровское командование только и мечтает о том, чтобы мы измотали себя в бесплодных лобовых атаках на оборонительной позиции города. А когда наше наступление захлебнётся, враг введёт в дело пока не тронутые основные резервы, поскольку нацеленные удары советских танковых армий потухнут на львовских укреплениях».

Думая так, Конев снял трубку и позвонил Соколовскому.

— Василий Данилович, когда у нас будет связь с Рыбалко?

— Принимаем все меры, — ответил начальник штаба.

— А как Бахметьев? Доставил ли он мой приказ Рыбалко?