Маршальский жезл

– О, порядок! - вдруг восклицает Игорь Климов. - Смотри: Виктор Агеев, очерк «Первый шаг к подвигу».

У меня было такое ощущение, будто сердце окунают в сладкий, ласкающий и ароматный мед. Даже дыхание перехватило. Я пытался маскироваться напускным спокойствием:

– Ну напечатали и напечатали… Чего особенного…

– Скажите пожалуйста, этого классика просто замучали публикациями в толстых журналах! - съязвил Игорь Климов.

– Очнись! Прыгай от радости! Первый раз ведь! - счастливо блестя глазами, сказал Кузнецов.

– Ну, сегодня ты обязательно должен сто граммов рвануть! - восторженно заявил Дыхнилкин.

Из одного журнала выпала записочка:

«Здравствуйте, Виктор!

Поздравляю с первой публикацией в толстом журнале. Пишите еще. Желаю успеха! Пепелов».

Ах, дорогой Виталий Егорович, это вы все сделали: и в журнал рекомендовали, и посылку отправили. Как я благодарен вам, сказать нельзя.

В этот же день отправил журнал маме и папе, подарил Шешене, Жигалову, Степану, старшине Маю, майору Рослякову.

Юра Веточкин глядел на меня откровенно просящими глазами - дал и ему. Вадиму отнес вечером в штаб. Ну и, конечно, Климову дал. Он, как только понял, что очерк этот о нем, сразу притих, за меня радовался, а тут застеснялся: боится, чтоб не поняли это как «поросячий восторг» из-за того, что о нем напечатали в журнале.

Всем написал на первой странице своего очерка несколько слов и расписался. Приятное, черт возьми, ощущение - выводить первый в жизни автограф! Теперь меня в роте зовут «Витя-писатель».

Очерк моим первым читателям понравился. Только Соболевский сказал:

– Ты знаешь, старик, что написано на самом древнем папирусе, который дошел до наших дней?

– Нет, не читал. Наверное, это было очень давно и не по-русски?

– Ему около шести тысяч лет. И начертаны на нем такие слова: «К несчастью, мир сейчас не таков, каким был раньше. Всякий хочет писать книги, а дети не слушаются родителей».

Я ушел озадаченный: шутил Вадим или действительно так было сказано в древнем папирусе? Через несколько дней, увидев Соболевского, спросил:

– Ты про папирус выдумал или это правда?

Вадим был доволен. Поняв, что цель достигнута, милостиво сказал:

– Точно, можешь не сомневаться, если не врет газета, в которой я прочитал.

Вот тебе и молодежная проблема: конфликт отцов и детей; она была уже шесть тысяч лет назад! И ничего с миром не случилось. Докатили наш земной шарик молодые, новые поколения, сменяя друг друга, до XX века со всеми его достижениями. И все эти долгие века, наверное, вздыхали старики: «Не та молодежь пошла!»

* * *

После окончания самоподготовки в казарме почти никого не было, солдаты разошлись - кто в спортивные секции, кто на репетицию самодеятельности. Я сидел у окна, читал свежий журнал «Знамя». В нем чаще других пишут на военные темы.

Младший сержант Веточкин проверял, в порядке ли тумбочки нашего отделения. Он не торопясь переходил от кровати к кровати. Когда стукала дверка очередной тумбочки, я невольно вскидывал глаза и по тому, как были уложены на полочках вещи, книги и туалетные принадлежности, отмечал про себя, чья тумбочка: Климова, Ракитина… Даже если бы эти тумбочки поменяли местами, я все равно узнал бы, где чья. Человек проявляет себя не только в поступках, а даже в обращении с вещами, в отношении к ним, потому что это тоже проявление его характера и дисциплинированности. У Ракитина в тумбочке все завернуто в газеты - сапожная щетка, мыльница, зубная паста, бритва и кисточка. Причем каждая вещь обернута целой газетой, свертки большие, грубые, сделанные еще неопытной рукой.

У Степана в тумбочке, как на выставке, все лежит ровно, книги отдельно, тетради отдельно. Вещи тоже завернуты в газету, но свертки эти аккуратные, каждому отмерено столько бумаги, чтоб нигде не топорщилась; получились не свертки, а прямо заклеенные пакеты.

Когда Веточкин распахнул тумбочку Дыхнилкина, я едва сдержал смех. У Семена тоже, как полагалось, все было обернуто, но газеты грязные, рваные, висели клочьями, да и сами свертки громоздились навалом. На нижней полке валялся потемневший, плохо вымытый котелок.

– Дневальный! - крикнул Веточкин.

– Я.

– Позовите Дыхнилкина, он в курилке.

Семен пришел не торопясь, вразвалочку.

Я стал невольным свидетелем любопытной сцены. Со стороны, для непосвященного и не знающего о давней психологической борьбе между этими людьми, могло показаться, что ничего не случилось, произошел очередной разговор сержанта с нерадивым солдатом, и все.

Но мне-то хорошо известна история отношений Семена и Юрочки. Дыхнилкин никак не может примириться с тем, что Веточкин, маменькин сынок и питюнчик, вдруг стал его командиром. Он не видит и не понимает всех перемен, которые произошли с Веточкиным. При любом замечании или даже команде Юры у Дыхнилкина начинает «играть ретивое», дух противоречия так и топорщится в нем.

– Товарищ Дыхнилкин, опять у вас в тумбочке беспорядок! - строго сказал младший сержант.

– Какой непорядок? Все завернуто.

– Но как и во что завернуто?