Маршальский жезл

Тут я остановился: как поделикатнее, помягче сообщить о намерении поступить в военное училище? Мама, конечно, уже считает не дни, а часы, оставшиеся до моего возвращения. У нее сердце замирает от радостного предчувствия, руки ее летят мне навстречу. И вдруг я скажу ей такое, от чего сердце остановится. Как же быть? Как сказать правду? Дело не в том, что она не хочет видеть меня офицером. Для нее невыносима разлука. Отпуская меня на два года, она смирилась с необходимостью: так требует закон, так делают все матери. А вот если я пойду в училище, это еще четыре года, ну а потом и вся жизнь вдали от родного дома. К этому мать не подготовлена.

«…Вот, мама, я и подумал, что для осуществления мечты о творчестве мне, пожалуй, лучше всего остаться служить в армии. Я могу поступить в политическое училище и стать политработником. Это очень и очень интересная профессия, мама».

Ну дальше и писать нечего, теперь мама уже строк не увидит, мысли у нее сейчас взметнутся и забьются, как испуганные голуби в голубятне.

«Обнимаю и целую тебя и папу. Рапорт надо подавать сейчас. Жду ответа.

Ваш Витя».

Да, представляю, какой переполох наделает письмо в нашем доме! Мама станет смотреть глазами, полными слез, на отца. А отец будет молчать. Что касается писем. и всяких бытовых мелочей, тут мама распоряжается сама. Но когда дело доходит до крупных поворотных пунктов в семейных и жизненных делах, решение выносит папа.

Он скажет коротко: «Не сидеть же Виктору около нас всю жизнь».

Мама заплачет и станет уговаривать отца:

«Да, конечно… но почему обязательно в училище? Он мог бы поступить в институт…»

«Виктор взрослый человек и имеет право выбора…» - солидно скажет папа, а у самого сердце тоже будет щемить: папе тоже не хочется жить от меня вдалеке.

Потом они сядут к столу и начнут писать мне ответ.

«Может быть, напишешь ты?» - утирая глаза, скажет мама.

«Нет, пиши сама».

«Но раз в жизни ты можешь попросить его о чем-то?»

«Я этого не сделаю, ты знаешь. И ты этого не сделаешь. У мальчика впереди жизнь, и жить он должен по-своему, а не как нам удобнее».

Мама вздохнет, утрет слезы и напишет: «Дома все хорошо. Мы очень рады, что ты нашел любимое дело, это большое счастье в жизни, сынок. Конечно, поступай в училище, раз ты все обдумал. Но, надеюсь, тебе дадут отпуск и перед экзаменами ты навестишь нас…»

Да, трудно быть единственным сыном.

* * *

В воскресенье наш батальон ездил на экскурсию. Наверное, странно это звучит - поехать на экскурсию в Каракумы. Что здесь смотреть? С трех сторон на сотни километров однообразные сыпучие барханы, с четвертой - голые каменистые горы.

Однако тут вершилась история, как во всех уголках земли. И не только в годы, когда по пескам шагали воины Александра Македонского или Тамерлана. Происходили события уже нашей эпохи, участники которых еще живы. Мы приехали на автомобилях к небольшому железнодорожному разъезду Ахча-Куйма. Маленький домик станции, чистая, ухоженная платформа, каменный памятник: здесь были расстреляны 26 бакинских комиссаров.

На платформе нас ждал худой высокий старик туркмен в огромной черной папахе. Белая борода у старика будто привязана под подбородком, щеки и верхняя губа тщательно выбриты. Я видел такие бороды на картинках только у норвежских рыбаков. Старик оказался экскурсоводом. Представил его молодой туркмен-переводчик:

– Товарищи, аксакал Берды-ага расскажет нам о гибели двадцати шести бакинских комиссаров. Берды-ага в те годы жил здесь же и был примерно в вашем возрасте.

Все мы с еще большим любопытством стали разглядывать аксакала. Надо же, человек был свидетелем таких давних дел! Для нас Отечественная война - история, а тут очевидец событий гражданской войны.

Старик степенно поздоровался, оглядел солдат приветливыми карими глазами и заговорил мерным, плавным голосом. Переводчик переводил громко, чтобы слышали все. Получалось, как на радио: голос Берды-ага был словно фоном, звучал как бы из тех далеких дней, о которых он рассказывал.

Старик удивил и в то же время утвердил веру в подлинность своего рассказа первой же фразой:

– Комиссаров расстреливали не тут, где стоит памятник, а в песках, между станцией Ахча-Куйма и той, которая там, дальше, называется она Перевал. Большевиков привезли ночью. К паровозу было прицеплено всего два вагона - один пассажирский, другой товарный. В пассажирском ехали англичане и контрреволюционеры, в товарном были заперты комиссары.

Те, кто расстреливал, были пьяные; они пили всю дорогу, пока ехали от Красноводска. Поезд остановился между этими двумя разъездами. Он был без огней. Англичане хотели убить комиссаров так, чтобы никто не видел этого.

Я жил недалеко от разъезда в кибитке своего отца. И сейчас там живу. Когда раздались первые выстрелы, я побежал туда, где стреляли. Хотел узнать, зачем стреляют…

Старик умолк, может быть вспоминая ту ночь и страшное зрелище, которое тогда увидел.