Маршалы Наполеона

Ней решил не уезжать из страны. Он отправился в замок Бессони, где и был арестован 3 августа 1815 г. Вскоре Мишель Ней, герцог Эльхингенский, князь Московский, кавалер ордена Почетного Легиона, кавалер ордена св. Людовика, пэр и маршал Франции, предстал перед лицом специально учрежденного военного трибунала. В его состав из числа маршалов, недавних сослуживцев Нея, попали: Массена[190], Журдан, Ожеро и Мортье. Не имевший отношения к трибуналу маршал Даву был убежден в том, что Нея оправдают. «Никто, — говорил он, — не сможет осудить такого человека. Никто, даже Рагуза![191]»^{550}

Битва при Ватерлоо

У Нея же на этот счет были совсем иные мысли. Он вбил себе в голову, что трибунал непременно приговорит его к смертной казни. «Они прикончат меня, как кролика», — заявил маршал и потребовал, чтобы его, пэра Франции, судил не военный трибунал, а суд палаты пэров. Многие члены трибунала вздохнули с облегчением. Теперь они не несут ответственности за приговор «храбрейшему из храбрых». «Мы — трусы, — говорил Ожеро. — Мы должны были настоять на своем праве (судить Нея), затем, чтобы спасти его (Нея) от него самого»^{551}. Вердикт Нею теперь предстоит вынести пэрам, большинство из которых — представители древних аристократических фамилий, не склонных прощать изменника…

Жена герцога Эльхингенского пишет письмо Веллингтону, напоминая ему о том, что он, «победитель Наполеона» — один из тех, кто подписал акт об амнистии накануне вторичного возвращения Бурбонов в Париж. В ответ она получает коротенькую записку, где сказано о том, что Веллингтон не может препятствовать королю Франции поступать со своими подданными так, как ему заблагорассудится^{552}. Видя нависшую над Неем угрозу, адвокаты пытаются спасти его с помощью хитрой уловки. Дело в том, что часть земель Лотарингии, согласно Парижскому мирному договору 1815 г., отторгнуты от Франции, в том числе и Сарр-луи — родина Нея. А потому, заявляют адвокаты маршала, он больше не француз… «Я — француз, — возмущается Ней, когда ему предлагают спастись подобным образом, — и умру французом!»^{553}

Начавшийся 4 декабря 1815 г. суд над Неем продолжается всего лишь два дня, завершившись вынесением ему смертного приговора 6 декабря подавляющим большинством судей[192]. Среди подписавших смертный приговор — пять маршалов: Келлерман, Периньон, Серюрье, Виктор и Мармон…

Видимо, предвидевший исход процесса, Ней воспринял приговор с полнейшим самообладанием. Накануне казни он хотел увидеться лишь со своим нотариусом, чтобы уладить все имущественные дела, и со своими близкими, чтобы проститься с ними… Когда ему сказали, что его хочет навестить священник, Ней сначала было отказался, заявив, что «попов ему не нужно», но затем все-же согласился его принять. Говорят, что к этому его побудил старый солдат, стоявший на карауле… 7 декабря приговор был приведен в исполнение.

О том, как окончилась жизнь «храбрейшего из храбрых», поведал в своих мемуарах тогдашний военный комендант Парижа, граф Луи-Виктор-Леон де Рошешуар: «Как только он (священник) появился в дверях (камеры), — вспоминал Рошешуар, — маршал Ней воскликнул: «А, господин аббат! Я вас понимаю, я готов». Он встал на колени, получил отпущение грехов, сошел по лестнице с видом спокойным и невозмутимым… я почувствовал большое облегчение, увидев его в синем сюртуке, белом галстуке, коротких черных панталонах, черных чулках, без орденов. Я опасался, чтобы он не надел мундира, тогда пришлось бы его разжаловать, срывать с него пуговицы, эполеты и ордена. Увидев, что на дворе плохая погода, он сказал улыбаясь: «Какой скверный день». Потом, обратившись к священнику, посторонился, чтобы пропустить его в карету: «Садитесь, господин аббат, сейчас настанет мой черед пройти первым». Два жандармских офицера тоже сели в карету и поместились на переднем сиденье.

В нескольких шагах от решетки Люксембургского сада, на аллее Обсерватории процессия остановилась; дверцы кареты отворились, маршал, ожидавший, что его повезут в Гренель… сказал: «Как! Уже приехали?». Конечно, он отказался стать на колени и не позволил завязать себе глаза; попросил только плац-адъютанта Сен-Биа указать ему, как надо встать: повернулся лицом к взводу, державшему ружья на прицеле. И тут, с осанкой, которую я никогда не забуду, столько в ней было благородства, спокойствия и достоинства, без всякой рисовки, он снял шляпу и, воспользовавшись краткой минутой, пока плац-адъютант отходил в сторону, чтобы дать сигнал, он произнес следующие слова, отчетливо мною слышанные:

«Французы, я протестую против своего приговора, моя честь…». При последних словах, когда он поднес руку к сердцу, раздался залп; он упал сраженный. Барабанный бой и крики войск, выстроенных в карэ: «Да здравствует король!» довершили мрачную сцену. Такая прекрасная смерть произвела на меня глубокое впечатление, обратившись к Августу де ла Рошжаклену, гренадерскому полковнику, стоявшему рядом со мной… я сказал ему: «Вот, друг мой, великий урок, как надо умирать!»^{554}