Маршалы Наполеона

Россия заключила с Швецией союзный договор, согласно которому последняя должна была выступить против Наполеона в рядах антифранцузской коалиции. Уже после разгрома Великой армии в России и восстания вассальной Европы против французского владычества Бернадот выполняет данное им союзническое обязательство. Союзники поручают ему командовать так называемой Северной армией. 18 мая 1813 г. шведский контингент во главе с Бернадотом высаживается в Штральзунде. Позже, когда бывшему маршалу Франции придется по-настоящему воевать с соотечественниками, своими боевыми соратниками, он будет испытывать угрызения совести, пытаясь свалить вину на Наполеона. «Моя позиция весьма щекотлива, — говорил он своему адъютанту Клуэ после разгрома Нея под Денневи-цем (6 сентября 1813), — для меня омерзительно сражаться с французами, Наполеон один ответственен за это отвратительное положение»^{87}. Превратившийся в Карла Юхана Жан Батист, конечно, лукавил. Участие в войне с Наполеоном — его собственный выбор, продиктованный личными и весьма небескорыстными побуждениями. Кое-кто из историков считает, что Бернадот вступил в антифранцузскую лигу, намереваясь получить за свое участие в ней Норвегию, принадлежавшую союзнику Наполеона Фредерику VI Датскому. Иные исследователи полагают, что кронпринц Шведский вынашивал куда более честолюбивые планы, рассчитывая с помощью императора Александра I «воссесть» на освободившийся после падения Наполеона французский престол. Однако, каковы бы ни были планы Бернадота, одно можно сказать наверняка: своим поведением в кампании он, как минимум, вызывает негодование европейских монархов и, одновременно, совсем не приобретает симпатий потенциальных подданных. За все время кампании 1813 г. армия Бернадота лишь трижды принимает участие в боевых действиях, сражаясь с наполеоновскими маршалами при Гросбеерне, Денневице и с самим императором при Лейпциге. Чтобы побудить Бернадота действовать энергичнее, союзные монархи проявляют «бездну изобретательности». После победы Бернадота над Неем под Денневицем каждый из них, надеясь «вызвать большую стремительность в наступлении» Северной армии, направил кронпринцу Шведскому высшие воинские награды своих стран: Александр I — Георгиевский крест, Франц II — орден Марии Терезии и Фридрих-Вильгельм III — Железный крест. Проявивший особую находчивость российский император отправил с орденом в штаб-квартиру Бернадота своего адъютанта — французского эмигранта графа де Рошешуара. Адъютант царя был положительно очарован Бернадотом, проникшись уважением к «его характеру открытому, прямодушному и общительному». Передавая свое первое впечатление от встречи с наследным принцем Шведским, Рошешуар пишет: «Он (Бернадот) принял меня очень любезно, выражал свое живейшее удовольствие, благодарил русского императора за выбор его бывшего соотечественника для передачи ему высшего знака благоволения. Слова, полные обаятельности, выбор выражений произвели на меня сильное впечатление; остроумная речь Бернадота звучала резким гасконским акцентом… Бернадоту… было в то время сорок девять лет. Он был высокого роста, стройный; орлиное лицо очень напоминало великого Конде[48]; густые черные волосы очень шли к матовому цвету лица уроженцев Беарна, его родины. Его посадка на лошади была очень величественной, может быть, немного театральной; но храбрость, хладнокровие во время битв самых кровопролитных заставляли забывать этот маленький недостаток. Трудно себе представить человека с более пленительной манерой обхождения… если бы я состоял при нем, — завершает свой рассказ о первой встрече с Бернадотом Рошешуар, — я был бы искренно ему предан»^{88}. Однако, когда, разговаривая с Бернадотом, граф де Рошешуар «деликатно» намекает собеседнику о возможности новых доказательств уважения императора Александра к кронпринцу Шведскому, «по одержании вашим высочеством последней победы над общим врагом, не дав ему времени опомниться», он слышит в ответ: «Ах, мой друг, подумайте сами, в моем положении нужна величайшая осторожность, оно так трудно, так щекотливо; кроме вполне понятного нежелания проливать французскую кровь, мне необходимо поддержать свою славу, я не должен ею злоупотреблять: моя судьба зависит от битвы, если я ее проиграю, то никто во всей Европе не одолжит мне ни одного экю по моей просьбе»^{89}. «Наша беседа, — вспоминал Рошешуар о своем разговоре с Бернадотом, — продолжалась три часа: каждый раз, когда я начинал настаивать, принц уклонялся очень искусно».