Маршалы Сталина

Получив постановление ЦК по Кулику, первый секретарь Ростовского обкома и горкома ВКП(б) Б. А. Двинский тут же направил Сталину подробнейшее письмо. Приводимые в нем факты не только подтверждали прозвучавшие в партийном постановлении обвинения, но многократно усиливали их.

Двинский прямо обвинял бывшего маршала в пораженчестве. На словах тот, мол, все время подчеркивал свою веру в конечную победу Советского Союза, на деле же «он, да и другие военные, не верили в защитимость от танковой атаки врага и в эффективность простейших средств борьбы против них».

Секретарь обкома вспомнил, как 17 октября (какая память — ведь идет уже конец февраля следующего, 1942 года) Кулик, только что приехавший с поля боя под Таганрогом, пригласил его в штаб СКВО и заявил, что все силы истрачены и противника, рвущегося танками на Ростов, задержать нечем. Власти города, жаловался Двинский, выполнили требование маршала и эвакуировали безоружное население из города, чтобы не допустить лишних жертв, «однако, никакие танки на Ростов не пошли; видимо, противник понес такие потери, что ему пришлось потом долго собираться с силами».

Такие настроения возникали при каждой танковой атаке врага, продолжал Двинский: «Я не все знаю, что вам писал или говорил Кулик, но думаю, что он преувеличивал как насчет танков у врага, так и насчет числа уничтоженных нами танков».

А что стоили маршальские вопросы: «А плавать умеешь?». Тогда, каялся секретарь обкома, это расценивалось как грубоватые шутки храброго и видавшего виды человека над еще необстрелянными, но после выхода постановления ЦК все увиделось в совершенно другом свете. Маршал просто боялся, как бы Дон, бывший за спиной, не стал ловушкой, и Ростов-на-Дону не повторил бы судьбу Днепропетровска, когда и город был потерян, и враг проскочил на другой берег.

Двинский прибегает и к откровенной лести. Что Сталин неравнодушен к ней, для бывшего еще в 20-е гг. одним из помощников генерального секретаря ЦК не составляло большого секрета. «То, что вы отозвали Кулика в момент, когда мы подготовляли наступление для отбития Ростова обратно, — подчеркивал Двинский, — было сделано весьма кстати: суя всюду нос, он своим авторитетом мешал бы нам проводить по существу простые, но требующие веру в победу мероприятия (вперед — через лед — на гору!)».

Нельзя не заметить, что попутно ростовский партсек-ретарь осторожно отводит возможные подозрения и от себя. Касаясь обвинений Кулика в моральном разложении, он писал: «Не знаю, как в Краснодаре (где он, говорят, жил отдельно на «даче Кулика»), но личное поведение Кулика в Ростове не выделялось чем-либо особенным. Возможно, что он учитывал постоянное присутствие подчиненных — членов армейского Совета, которые ввиду большой остроты обстановки и близости линии фронта старались чаще быть вместе, в штабе СКВО, на командных пунктах и на квартире командующего войсками, где на одной половине жил и Кулик (правда, военный совет не всегда ночевал «дома» — в зависимости от обстановки). К тому же, например, со мной он встретился впервые. Во всяком случае он вел себя здесь в отношении женщин осторожно, если не обманывал (во время наших отсутствий). Был такой случай, когда мы, члены военсовета, застали его в обществе двух женщин, возраст которых исключал, однако, подозрения и которых он отрекомендовал как своих старых знакомых времен гражданской войны. Кроме того, один раз он уезжал куда-то против обыкновения без адъютанта, чему тогда не придалось значения. Вот и все, что известно. Но, судя по трепотне на скользкие темы, обвинение в развратном образе жизни имеет все основания».

Сетуя на свое излишнее доверие представителю Ставки, Двинский резюмировал: «Очень неприятно в Свете постановления ЦК, что пришлось познакомиться и общаться с Куликом, который оказался к тому же нечистоплотным. Как будто сам от него запачкался… Ростов и Дон имеют очень большое значение, вопросы Ростова — очень острые вопросы; здесь можно работать и воевать только при безусловной поддержке ЦК и авторитете в массе. В последнем приходится теперь усомниться, так как злопыхателей — после всех моих нажимов — более, чем достаточно. Я задумался о своем, как говорят военные, соответствии. Успешно работать и бороться (тем более, когда враг в каких-нибудь 40 километрах) можно только с высоко поднятой головой, задачи здесь огромные, и я хотел бы, товарищ Сталин, иметь ваше суждение в той или другой форме. Это нужно не для меня, как меня, айв интересах дела».

Напрасно волновался за себя Двинский. Не на него устраивалась охота. Объектом примерного наказания суждено было стать Кулику.

И все же он отделался сравнительно легко. Другие военачальники — Герои Советского Союза генералы Е. С. Птухин, П. И. Пумпур и Э. Г. Шахт в эти же февральские дни были расстреляны. Григорию Ивановичу не только сохранили жизнь и свободу, но даже и высокое воинское звание, понизив лишь до генерал-майора.