Маршрут Эдуарда Райнера

Легко, без всплесков входили в воду весла. Медленно шли назад скальные обрывы, щели в граните, корявые одинокие сосны на островах. Одна сосна, спаленная молнией, вся мертвая, обугленная, кроме боковой зеленой ветви, стояла как страж этой серебристой тишины. На плесе плеснула большая рыба, медленные круги шли все шире, дальше, колебали розоватые отражения скал. Они гребли до семи вечера и в конце озера привернули в заливчик с остатками низкого сруба — промысловой избушки. Крыши на ней не было, а внутри на глянцевитых прокопченных бревнах вырезано до белой древесины, глубоко: «Малютин Г. В., 1923».

Райнер полез на гору с биноклем, Дима принялся разводить костер. Сосало в животе, не хватало чего-то весь день. Он наконец догадался: курить хотелось, — и тогда сосание стало невыносимым. Но он понимал, что раз он остался с Райнером, надо терпеть. Тебе холодно, противно или больно, ты, может быть, заболел или еще хуже, но никто не должен этого знать. Это никого не касается. Таков был закон Райнера и ему подобных, и они презирали тех, кто жил не так. В городе можно было плюнуть на этот закон, но здесь, среди скал, один на один с Райнером, нужно было ему подчиниться.

В палатке Дима лег так, чтобы не касаться Райнера, хотя ему было холодно и жестко: палатку ставили на камнях, так как обычной земли здесь не было. Или болото, или камни. Да еще влажные мхи везде — и на камнях и на сгнивших валежинах. «Когда он заснет, я вылезу и покурю, — думал Дима, глотая слюну. — Кажется, заснул?»

— Я тебя подыму рано, — сказал Райнер. — Посмотришь, как щуку снимать с жерлицы.

— Ладно.

— Надо забраться поглуше: я банку какую-то здесь нашел, правда ржавую, но…

— Ладно. А далеко эта система идет? Озер?

— По карте километров двадцать, но дальше есть и другая. Переволок километра два-три. Туда и полезем, — с удовольствием заключил Райнер и зевнул. — Ты не волнуйся — оторвемся.

Диму это не волновало — ему и здесь было достаточно безлюдья.

Гудели комары за марлевым окошечком струнно, беспощадно, всю ночь. В лесу крикнула какая-то птица дико, страшно и захохотала, удаляясь, скалы повторили эхо. Над озером вставала оранжевая луна, холодало, плотный туман подымался из болотистых низин. Что-то затрещало в лесу, потом еще, Вега вскочила, заворчала. Райнер спал и ничего не слышал.

Первая щука, которую Дима сам вытащил, ошеломила его. Она рвала лесу, боролась, взметывалась свечой и окатывала лицо брызгами, а потом билась тяжелым бревном на камнях, не даваясь в руки, вывертывая скользкое упругое тело.

— За глаза пальцами и кинжалом в затылок, — посоветовал Райнер.

— Можно, я и ту вытащу?

— Можно. Потом придется тебе одному ловить.

— А вы?

— А я — с ружьем.

— А на спиннинг?

— Спиннинг я тебе дам, но ружье — никому. Закон.

«Этот закон я знаю», — подумал Дима, нахмурился и отвернулся, чтобы Райнер не заметил. Но Райнер и не смотрел на него, он уже вспарывал щуку.

От озера к озеру, подымаясь по порожистым протокам, все глубже уходили они в узлы каменных отрогов. Нигде ни дыма, ни жилья, только сосновые леса по террасам, а в ложбинах и по руслам ручьев — мокрые ельники, угнетенный березняк. От комара не было спасенья, только на широкой воде да на ветру он отставал. На ночлегах спасала палатка и дымокуры.

Наконец на четвертый день остановились на каменистом, насквозь продуваемом мысу, и Райнер сказал:

— Здесь задержимся. — Он внимательно осмотрел окрестности, достал бинокль, прощупал противоположный берег, поковырял зачем-то мох, заключил: — Давно не были.

— Кто?

— Люди.

— Может быть, никогда.

— Лет десять назад все вырубили.

— Что?

— Разве не видишь?

Он показал на другой берег, и Дима осмыслил то, что давно видел, но не обращал внимания: сваленные застрявшие стволы, заросшие' мхом пни, прореженный сосновый сухостойник. Это, объяснил Райнер, работал леспромхоз: взяли что смогли, остальное бросили.

Втайне Дима гордился, забрался туда, где, может быть, почти никто не бывал; но оказывается, что гордиться было нечем.

— Как же они с таких скал свозили?

— Скатывали. Потом на лошадях. По льду вывозили зимой.

— Не может быть.

— Хорошо еще, что давно: ель, береза, осина выросли. Но подзол на сопках они подорвали, ягоды будет мало. И дичи, соответственно.

До сих пор Вега только дважды находила выводки глухарей. Но Райнер ружья не расчехлил: «Еще не поспели, маловаты».

Здесь, на мысу, обдувало весь день, сгоняло комара. Они сделали настил из фашинника и хвои, поставили палатку, у костра натянули тент. Райнер валил сосновые сушины, расчленял их на обрубки метра по два. Вечером разводили большой огонь, сидели, сушили одежду, пили чай. Они почти не разговаривали: Дима замкнулся, а Райнер всегда был молчалив, в лесу же вообще не разговаривал без нужды. Молчание его не тяготило, наоборот, оно как бы обволакивало его, делало терпимей, и он только щурился, когда Дима неумело подкладывал в костер или запутывал леску. Он приходил и уходил когда хотел, подолгу пропадал в лесу. Когда однажды Дима вздумал идти вместе с ним, он предупредил: «Я хожу в одиночку».