Марсиане

Жильцы из дома были выселены только наполовину, и сестра сама толком не знала, какая антенна принадлежит теперь ей, и Ромашов выбрал, которая получше, и уже снял оттяжки и стал выдергивать кабель, когда почувствовал, что кто–то тянет кабель назад.

— Не балуйте, — сердито крикнул Ромашов, и тогда из окна высунулась голова с лысиной и, как–то чудно повернувшись к Ромашову, спросила вкрадчиво:

— Любезный, с какой целью вы тащите мой телевизор?

Ромашов нахмурился.

— Чего вы с квартиры не съезжаете? — сердито спросил он.

Голова поправила очки и хмыкнула.

— Однако. Однако это еще не повод для…

— Да не нужна мне ваша антенна, — Ромашов осторожно отодвинулся от края крыши.

— Не сомневаюсь… не сомневаюсь, — забормотала голова. — Однако факт есть факт, и могу ли я быть уверен…

— Можете, — успокоил его Ромашов.

— Однако есть еще и мои соседи, они тоже пребывают под вами, хрупкие и беззащитные женщины…

— А! — Ромашов только махнул рукой и перебрался к чердачному люку.

Дверь, однако, была закрыта.

«Вот гады!» — беззлобно подумал Ромашов и полез обратно на край крыши.

— Голубчик! — сказал он, вызвав лысую голову магическим подергиванием кабеля. — Двери–то закрыты… Это ведь черт знает что такое!

–— Не я, — сказала голова. — Не я это. У соседки нашей на чердаке белье развешано. Может, она?

— Очень может быть, — согласился Ромашов, — а слезать–то мне как?

— Не знаю, право, — голова пожала невидимыми плечами и, снова странно обернувшись лысиной к Ромашову, крикнула в глубину квартиры: — Маня!

Потом снова высунулась к Ромашову и сказала:

— Вот и жена не знает… Не знаю, право, даже не знаю, чем вам помочь.

В другое время Ромашов стал бы шуметь, кидать кирпичи в трубы, ломать антенны и вообще нарушать правила общественного порядка, но тут, сам удивляясь себе, сразу смирился и, ощутив неожиданную свободу от всех жизненных обстоятельств, даже обрадовался — так легко ему стало.

Он удобнее улегся и подумал, что жить ведь все равно где, другие люди и на деревьях живут, а у него целая крыша в распоряжении.

«Бывает, — думал он, — чего не бывает… Ничего удивительного нет».

И скоро ему стало казаться, что это и есть его настоящее призвание: жить на крыше, а вся предшествующая жизнь — только подготовка к нему. Такой уж человек был Ромашов, быстро привыкал к неожиданным поворотам судьбы и никогда не терялся.

— Дяденька! — услышал он голос с проспекта. Посмотрел вниз и увидел там мальчишек. Задрав головы, они стояли возле дома и смотрели на него.

— Чего вам? — недовольно спросил Ромашов.

— А что вы делаете там, дяденька?

— Как что? — удивился Ромашов. — Живу. Разве не видно?

— Живете?!

— Конечно, живу…

Мальчишки возбужденно зашептались о чем–то между собой, и Ромашов снова задумался, рассеянно оглядывая открывшиеся перед ним дали.

Сразу за проспектом стояло несколько деревянных домов. Голубое, розовое и синее белье трепыхалось на веревках между ними; дальше шли сараи, за сараями блестели рельсы, на рельсах стояли составы товарняка, дальше уже ничего не было. За желтой осокой начинался залив — пустая вода тянулась до горизонта.

— Дяденька! — снова отвлек его мальчишеский голос.

— Ну, чего еще?

— Можно к вам, дяденька, а?

Ромашов задумался. Крыша была достаточно просторной, но зачем же тесниться, если он может жить на этой крыше один.

— Здравствуйте, дяденька! — услышал он. Из слухового окна, сопя, вылезали ребята.

— А! — оборачиваясь к ребятишкам, сказал Ромашов. — Вы?

— Мы вам не будем мешать, — сказали ребята хором. — Мы за трубой сядем.

Ромашов выкурил еще одну сигарету и, закинув руки за голову, задремал.

Проснулся он от большого шума. Жесть на крыше гремела, словно крыша упала на проспект. Да и что гремела? — вокруг было так многолюдно, что Ромашов даже не сразу понял, где он. Великое множество людей сидело или в поисках места ходило по крыше. Все разговаривали, смеялись, курили, ели бутерброды.

— Кто вы такие? — спросил Ромашов, протирая глаза.

— А ты кто? — спросил сидевший рядом парень и тронул струны гитары.

Недоумевая, Ромашов огляделся вокруг. Повсюду на соседних крышах было необычайно многолюдно. Кое–где уже разжигали керосинки, чтобы разогреть чай.

— Нехорошо, молодой человек! — услышал Ромашов над головой знакомый голос. Рядом стоял человек с лысиной.

— Чего нехорошего? — спросил Ромашов, вставая.

— Спрашиваете, — лысый хохотнул и, сделав пальцами козу, сказал шаловливо: — Сами–то еще с утра место заняли…

— Какое место? — удивился Ромашов.

И действительно, сесть ему было уже некуда.

— Иди, иди, парень, гуляй! — сказал ему бородач, захвативший место. — Чего над душой стоишь?

Осмотревшись еще раз, Ромашов стал пробираться сквозь людей к выходу. Уже на лестнице он столкнулся с сестрой.

— Снял антенну? спросила она.

— Ну, телевизор только осталось открепить… А ты куда?

— На крышу… Ты что, разве не слышал ничего?

— А что?

Сестра чуть смутилась.

— Я тоже, правда, не знаю толком, но все в городе лезут на крыши.. — Она совсем смутилась и добавила нерешительно: — Может, показывать чего будут? Ведь не полезут же зря.

— Там мест нет, — сказал Ромашов.

— Ничего. Мне соседка занять обещала.