Марсианские войны

В том же мертвом молчании я схватил Дею Торис за руку и жестом указал Соле следовать за нами, бесшумно прокрался из этой комнаты в верхний этаж. Незамеченные, мы достигли заднего окна, и я при помощи помочей и ремней от сбруи спустил на землю сначала Солу, а потом Дею Торис. Легко соскользнув вслед за ними, я быстро протащил их вдоль двора, все время оставаясь в тени зданий, и таким образом мы вернулись на тот самый путь, которым я так недавно попал сюда из дальнего предела города.

Наконец, мы добрались до моих тотов; они стояли на том дворе, где я их оставил. Взнуздав их, мы торопливо вышли через здание на улицу. Я усадил Солу на одного тота, сам вскочил на другого, а Дею Торис поместил позади себя, и мы выехали из города тарков, направляясь по холмам на юг.

Вместо кружной дороги вокруг города, ведущей на северо-запад к ближайшему водному пути, который лежал на таком коротком расстоянии от нас, мы повернули на северо-восток и пустились пересекать мшистую пустыню, где на расстоянии опасных и утомительных миль протекала другая большая артерия, ведущая в Гелиум.

Мы не сказали друг с другом ни слова, пока город не остался далеко позади, но я слышал тихие рыдания Деи Торис, которая прислонилась к моему плечу своей милой головкой.

- Если вам это удастся, мой вождь, то долг Гелиума перед вами будет огромен - больше, чем он сможет когда-либо вам заплатить; ну, а если это вам не удастся, - продолжала она, - долг будет не меньше, хотя Гелиум никогда не узнает, что вы спасли последнюю из его рода от участи, худшей, чем смерть.

Я не ответил, но тоже наклонился и сжал маленькие пальцы той, которую любил; они тотчас же ответили на пожатие, как бы ища поддержки. И так, в ненарушаемом молчании, мы ехали по желтому, освещенному луной мху. Каждый из нас был занят своими мыслями. Что касается меня, я не мог не быть радостным, ощущая, как теплое тело Деи Торис касается моего, и, несмотря на все предстоящие нам опасности, мое сердце пело так весело, как будто мы уже вошли в заставы Гелиума.

Наши первоначальные планы так безнадежно не удались, что мы оказались теперь без продуктов и питья, и один только я был вооружен. Поэтому мы изо всех сил понукали наших животных, а это должно было изнурить их прежде, чем мы могли добраться до конца первого переезда нашего путешествия.

Мы ехали всю ночь и весь день, останавливаясь только на самое короткое время. На вторую ночь и мы, и наши животные были совершенно измучены; мы опустились на мох и заснули на какие-то пять-шесть часов с тем, чтобы продолжать путешествие задолго до дневного света. Весь следующий день мы ехали, и когда поздно вечером мы не увидели впереди больших деревьев - признак большого водного потока - ужасная истина блеснула перед нами: мы заблудились! Очевидно, мы кружили, по какой дороге, - трудно сказать; ориентироваться по солнцу днем и луне вечером оказалось невозможно. Во всяком случае, у нас не было ввиду никакой реки, и все участники путешествия были готовы упасть от голода, жажды и усталости.

Далеко впереди и немного направо мы могли различить очертания невысоких гор; мы решили попытаться достичь их в надежде, что с какой-нибудь вершины мы увидим реку, которую потеряли из виду. Ночь покрыла нас прежде, чем мы достигли цели, и почти в обмороке от усталости и истощения, мы легли на землю и заснули.

Я проснулся рано утром оттого, что какое-то большое тело прижалось ко мне, и, открыв в испуге глаза, я увидел моего старого милого Вулу, плотно прижимавшегося ко мне; верное животное следовало за нами сквозь всю бездорожную пустыню, чтобы разделить нашу участь, какой бы она ни была. Положив руки ему на затылок, я прижался к нему щекой, и не стыдился ни того, что делаю это, ни слез, которые выступили из моих глаз, когда я подумал о его любви ко мне. Немного спустя проснулись Дея Торис и Сола, и было решено, что мы еще раз попытаемся достигнуть холмов.

Мы прошли едва одну милю, когда я заметил, что мой тот начинает спотыкаться и останавливаться, хотя мы и не понукали его, как накануне. Вдруг он как-то странно наклонился на одну сторону и тяжело рухнул на землю. Дея Торис и я были сброшены и упали на мягкий мох. Бедное животное было в плачевном состоянии, оно даже не могло встать, хотя и освободилось от нашей тяжести. Сола сказала мне, что ночная свежесть ночи вместе с отдыхом должны, без сомнения, оживить его, и я решил не убивать его, как уже было собрался, потому что находил жестоким оставить его одного умирать от голода и жажды.