Марта Квест

— Ничего подобного! — выкрикнул он. Потом, уже спокойнее, упрямо продолжал: — Ничего с тех пор не изменилось. Англичане по-прежнему задирают нос. Они грубияны и гордецы.

— Пожалуй, вы правы, — отозвалась Марта, знавшая немало случаев, подтверждавших его слова. И тут же, не выдержав, задала вполне естественный, но все же роковой вопрос: — Если вы нас так не любите, зачем же вы приехали в английскую колонию?

Стоявшие вокруг гости зароптали. Народу в комнате стало как будто больше, и входили все новые люди; насколько положение этого человека в семье отличается от положения ее отца, подумала Марта: все молчат, когда он говорит, предоставляя ему выступать от их имени, — он является для этих людей как бы патриархом, это властный и строгий отец, глава семьи; и в Марте шевельнулся страх: она поняла, что с ней говорят сейчас не как с частным лицом, а как с представительницей определенной общественной группы. А для такой роли она не годилась.

Мистер ван Ренсберг драматическим жестом опустил трубку, словно этим все было сказано, и, кивком приглашая окружающих согласиться с ним, проговорил с расстановкой:

— Так, так…

— Впрочем, я не вижу оснований, почему бы вам здесь не поселиться. Я лично могу только приветствовать ваше присутствие, — поспешно продолжала Марта, не устояв против искушения прибегнуть в целях самозащиты к легкой иронии, хоть и знала, что этим обидит его.

Наступило молчание — казалось, мистер ван Ренсберг ждет, что она скажет еще. Но, так и не дождавшись, заметил:

— У нас должны быть одинаковые права. Оба языка должны существовать на равных правах.

Марта с грустью вспомнила другой разговор, который был у нее на эту же тему с Джоссом. Она улыбнулась и твердо заявила — для чего, учитывая состав слушателей, ей потребовалось немало мужества, — что, по ее глубокому убеждению, все люди должны обладать равными правами, независимо от того, к какой расе они принадлежат, и…

Билли дернул ее сзади за платье и настойчиво позвал:

— Послушай, Мэтти, пойдем танцевать.

У мистера ван Ренсберга мелькнуло было невероятное предположение о ее политических взглядах, но он тотчас отбросил его и лишь смущенно пробормотал:

— Ну, тогда все в порядке, все в порядке…

Впоследствии он, конечно, назовет Марту лицемеркой — такой же, как все эти англичане.

А тем временем на веранде Билли, сам того не сознавая, сказал ей это в лицо.

— Почему ты не научишься говорить по-нашему? — спросил он, словно это было вполне естественным вопросом после того, что он от нее услышал.

Но Марта нашла, что это — сужение проблемы, уход от решения принципиальных вопросов, и весело ответила:

— Ну, если уж речь идет о том, чтобы воздать должное большим группам, то придется изучить, по крайней мере, еще с десяток туземных языков.

Она почувствовала, как напряглась его рука, обвивавшая ее талию. Так, значит, она ставит язык африкандеров на один уровень с языками этих презренных кафров! В нем вспыхнула ненависть, но всего лишь на миг — он издал смущенный смешок и склонил голову к голове Марты, заставляя себя забыть о ее своеобразных взглядах и от всей души желая возродить иллюзию духовного сродства с ней. Было поздно, кое-кто уже уехал, и Марта танцевала напряженно, нехотя — она хмурилась, вспоминая то, что произошло. Билли почувствовал, что танцев уже недостаточно, чтобы возродить исчезнувшее очарование, или, вернее, — что уже нет времени ждать, когда чары снова завладеют ими. И он увлек ее на ступеньки веранды. Луна стояла вровень с макушками деревьев, грязь на поляне поблескивала в лунном свете.

— Спустимся на минутку, — сказал он.

— Но там так грязно, — запротестовала она.

— Ничего, — торопливо успокоил он ее и потянул вниз.

Снова вода зачмокала под ее туфлями. Марта осторожно шагала по колдобинам, выбирая места, где грязь уже успела затвердеть, и крепко опираясь на руку Билли, который вел ее за дом, чтобы их не было видно. Одной рукой Марта придерживала юбку, чтобы не выпачкать ее в грязи, но он вдруг схватил ее за плечи, так что она вынуждена была опустить руки, и поцеловал. Он жадно впился в ее губы — голова ее запрокинулась. Марту возмутило жадное упорство этого властного рта, но откуда-то извне — всегда это приходило извне — возникло другое чувство, настойчиво требовавшее, чтобы он взял ее на руки и унес, точно добычу… только куда? В красную грязь, под кусты? Ее оскорбила эта слишком конкретная мысль, и она покорно отдалась его поцелуям; неловкая, неумелая рука скользнула по ее бедру — Марта рванулась из его объятий.

— Прекрати это! — сказала она таким холодным тоном, что ей самой стало неприятно.

— Извини, — сказал он и с таким униженным видом разжал объятия, что Марта почувствовала к нему отвращение.