Мартин Иден

— Дурное впечатление — хотите вы сказать. Ну, ладно. Я думаю, что он вполне достоин того прекрасного мнения, которое у вас о нем сложилось. По крайней мере, он лучший образец интеллигентного человека, какой я встречал до сих пор. Но это человек, который скрывает какой-то стыд в душе. О нет-нет, — поспешил он воскликнуть. — Я не подозреваю в нем ничего вульгарного или низкого. Я хочу сказать, что он производит на меня впечатление человека, который проник в глубь вещей, но испугался того, что увидел. И этот страх заставляет его убеждать самого себя, что он никогда ничего не видел. Может быть, я неясно выражаю свою мысль. Попробую объяснить по-другому: это человек, который нашел тропинку к тайному храму, но не пошел по ней. Может быть, он даже видел храм, но потом постарался уговорить себя, что это был только мираж, созданный листвой. И еще можно сказать так: это человек, который мог совершить многое, но не посчитал нужным, и теперь в глубине души постоянно жалеет о том, чего не сделал. Он смеется над наградой за подвиг, но еще больше томится желанием получить ее и испытать радость совершения.

— Я никогда не смотрела на него с этой точки зрения, — возразила Рут. — Поэтому я не понимаю, что вы хотите сказать…

— Это только смутное чувство, — оправдывался Мартин. — У меня нет для этого никаких оснований; я просто так чувствую и, возможно, ошибаюсь. Вы, конечно, знаете его лучше, чем я.

Мартин вынес из этого вечера у Рут странные, смутные и противоречивые чувства. Он разочаровался в своей цели и в людях, до которых старался подняться. С другой стороны, его ободрял успех, достигнутый им за это короткое время. Подняться оказалось гораздо легче, чем он ожидал. Подъем не только не превышал его сил, но напротив (он не скрывал этого от себя из ложной скромности), он оказался теперь выше тех, до которых старался подняться, за исключением, конечно, профессора Колдуэлла. О книгах и жизни он знал больше, чем они; и Мартин никак не мог понять, в какие углы и кладовые они запрятали свое образование. Он не сознавал, что сам обладает исключительной умственной силой, так же как не знал и того, что люди, которые могут спускаться в глубины мышления и доискиваться конечных выводов, не встречаются в гостиных разных Морзов. Не знал он и того, что такие люди одиноки, как орлы, парящие в небесной лазури высоко над землей, где копошится остальная жизнь…

Глава XXVIII

Однако удача изменила Мартину, и ее вестники перестали приходить к дверям его квартиры. Двадцать пять дней, работая по праздникам и воскресеньям, он трудился над большой статьей в тридцать тысяч слов, которую назвал «Позор солнца». Это было планомерное нападение на мистицизм метерлинковской школы, вылазка из крепости положительной науки против мечтателей о чуде. Но в самом этом нападении заключалось немало красивого и чудесного, поскольку оно не противоречило точным фактам. Несколько позднее он дополнил эту статью двумя краткими очерками: «Жрецы чудесного» и «Мерило нашего „я“». И эти статьи, большая и маленькие, отправились путешествовать из журнала в журнал.

В течение этих двадцати пяти дней, потраченных на «Позор солнца», он продал на шесть с половиной долларов ремесленных вещей. За одну шуточную вещицу он получил пятьдесят центов, а другую, проданную популярному юмористическому еженедельнику, оценили в целый доллар. Два юмористических стихотворения принесли ему одно два, другое три доллара. В конце концов, кредит его снова оказался исчерпанным (хотя у бакалейщика он возрос до пяти долларов), и ему пришлось снова заложить свой костюм и велосипед. Агентство опять требовало денег за пишущую машинку, настоятельно напоминая о том, что согласно договору он должен платить вперед.

Удачный сбыт нескольких мелких вещей заставил Мартина снова приняться за ремесленную работу. Быть может, это все же даст ему возможность существовать. Под столом у него лежали двадцать мелких рассказов, отвергнутых газетными агентами. Он перечитал их, желая уяснить себе, как не следует писать рассказы для газет и таким образом выработать идеальную форму. Он обнаружил, что такой рассказ никогда не должен иметь трагического конца, отличаться красотой языка, тонкостью мысли и чувства. Впрочем, чувства в рассказе должно быть много, чувства чистого и благородного, приблизительно такого рода, которое вызывали у него в ранней юности аплодисменты во время представления таких пьес, как «За веру, короля и отечество» и «Хоть беден, но честен».