Что Лютер не был виновником восстания, как инсинуировали в свое время его противники, – это не требует доказательств. Крестьянская война, как и рыцарская, была вызвана причинами чисто социального характера, хотя нельзя отрицать и того, что необычайно резкий тон памфлетов Лютера, направленных против духовенства, его пламенные призывы к освобождению церкви, обращенные ко всей нации, его беспощадная критика властей значительно усиливали революционное настроение массы. Как бы то ни было, сам реформатор, видимо, совершенно не сознавал той ответственности, которая падала на него в этом деле, и в ответ на обвинения противников с полным убеждением указывал на то, что всегда и самым категорическим образом отрицал за народом право вооруженной самопомощи. Призывая князей к подавлению восстания таким образом, он оставался только верным себе. Но зато сам тон статьи “Против кровопийц и мятежников крестьян” не может быть оправдан ничем. К этой дикой необузданной проповеди “меча и гнева” его ничто не обязывало, как не было никакой необходимости объявлять поход против крестьян крестовым походом, а господам, и без того ожесточенным против мятежников, обещать царство небесное за их истребление. Тут, очевидно, сказалось удивительное самообольщение реформатора, непоколебимо убежденного в том, что его слово – слово Христа, а все, которые вредят его делу, слуги антихриста. Таким образом, и восставшие крестьяне, компрометировавшие его дело, представлялись ему слугами дьявола, истребление которых могло быть только угодно Богу. Лишь с этой точки зрения и можно понять то печальное и кощунственное мужество, с которым реформатор, в ответ на раздававшиеся со всех сторон обвинения, взял на себя всю ответственность за пролитую кровь: “Я, Мартин Лютер, убил всех погибших в восстании крестьян, потому что приказывал убивать их. Кровь их да падет на мою главу. Но я сделал это потому, что Господь приказал мне говорить так”.
Еще более непростительным, на наш взгляд, является поведение Лютера после восстания. Теперь, когда страсти улеглись и голос благоразумия и справедливости мог быть скорее услышан, реформатору представлялся удобный случай снова напомнить торжествующему победителю о необходимости улучшить положение побежденных. Но Лютер, раньше так настойчиво внушавший правящим классам, что только уменьшением тягостей, лежащих на бедном народе, они могут уберечь себя от будущих восстаний, теперь не нашел ни одного слова в защиту интересов крестьян. Мало того, с этого времени мы замечаем с его стороны совершенно новое отношение к народу. Как и все страстные натуры, он всегда переходит от одной крайности к другой. Подобно тому, как из пламенного поклонника папы он сделался самым непримиримым врагом его, так и теперь, потеряв веру в народ, в его способность отрешиться от чисто мирских интересов и ценить выше всего духовную евангельскую свободу, он стал относиться к нему с величайшим презрением и советовал правителям держать его в самом строгом повиновении и не делал никаких уступок.
Неудивительно, что и доверие народа к реформатору с тех пор было радикально подорвано. Недавний кумир и вождь народа сделался теперь для него предметом ужаса и ненависти. Еще долго после восстания Лютер не решался показываться в некоторых местностях из опасения народной мести. Вместе с тем народ охладел к самой реформе, и дальнейшими успехами своими она обязана уже не религиозному одушевлению масс, а воздействию властей, усердие которых к делу реформы в значительной степени обусловливалось соображениями чисто политического характера.
Глава VI. Церковная реформа
С 1525 года реформационное движение вступает в новый фазис. За периодом национальной оппозиции Риму и широких реформаторских задач начинается период церковной организации, а последняя, в свою очередь, из чисто народного дела становится делом князей.