Мартин М.: Цветы моего детства

Так получилось, что в детский сад он почти не ходил. Те несколько недель, что он там провел, оставили, однако, в его памяти чрезвычайно рельефные образы, от которых он не сможет избавиться, наверно, уже никогда. Например, удивление, вызванное принудительным укладыванием спать посреди дня в большой комнате с расставленным рядами кроватями. Сна у него в такие моменты было, как говорится, ни в одном глазу. Встать и заняться чем-нибудь было нельзя. Оставалось лежать и молча слушать тихое сопение других детей, которые, как ни странно, в отличие от него, действительно сразу или почти сразу засыпали. Иногда были слышны и другие звуки, те, что доносились из-за закрытой двери, тоже тихие, но отличающиеся от первых большим разнообразием и тем искажением, что привносило в них преодоленное пространство, – звон посуды с кухни, смех воспитательниц, цоканье каблуков по паркетному полу. Кстати, о воспитательницах. Мартин много раз впоследствии силился восстановить какие-то дополнительные подробности, помимо тех, что всплывали в памяти сами собой, и решить для себя вопрос – были ли они настолько жестоки только к нему, или таковы они были со всеми воспитанниками? Но на ум приходили всегда одни и те же вещи. Госпожа Птолема. Большая закругленная женщина с лицом добродушной бесхарактерной няньки из детской сказки, вполне возможно, приятнейший человек в каких-нибудь других ситуациях. Как-то раз он попросил ее завязать ему шнурки на ботинках, так как сам еще не научился этого делать, а, когда покачнулся от резкого движения, которым госпожа Птолема дернула к себе его левую ногу, и ухватился рукой за ее плечо, чтобы не упасть, воспитательница подняла к нему лицо, перекошенное такой жгучей злобой, какую Мартин еще никогда в жизни не видел, и громко, надзирательским басом рявкнула:

– Не держись за меня!

С другими детьми его отношения тоже не задались. Его никто специально не обижал, но и водиться с ним отчего-то никто не хотел. Казалось, уже тогда все вокруг были объединены чем-то таким, чего у него одного среди них не было.

И каша. Омерзительная пресная манная каша с густыми комками в сероватых тарелках со сколами на краях, вызывавшая у него рвотные спазмы, которую нельзя было не есть, как нельзя было не ложиться посреди дня в постель и как нельзя было не пытаться влиться в общую игровую возню, что оказалось для него так же невозможно, как и заснуть.

Вероятно, все это длилось бы до самой школы, так как родителям он никогда об этом не рассказывал и той привязанности к ним, которая заставляет детей хотя бы изредка и только поначалу устраивать истерику, когда их оставляют на попечение чужих людей, у него не имелось, если бы однажды он не попал в больницу с застуженными почками после длительного пребывания в сидячем положении на холодном детсадовском полу. Этого оказалось достаточно, чтобы, к его величайшему облегчению, детский сад был отменен навсегда. С этого момента для него начались дни полного чудес и событий домашнего затворничества.

Приключение

В декабре 19…-го Мартин уже умел читать, но еще не ходил в школу.

Мать брала его с собой, когда ей нужно было отправить письмо или купить овощей. Между почтой и газетным киоском, уже закрытым, она остановилась, чтобы почитать объявления, которыми был обклеен кусок кирпичного брандмауэра. Мартин тоже прочитал одно. Затем он повернулся и посмотрел на покрытую тонким слоем снега площадь. Только в нескольких местах гладкую сияющую поверхность нарушали чьи-то следы. Несколько фонарей делали различимым мрачный бронзовый силуэт. Было так тихо, как бывает только морозными зимними вечерами. Справа над площадью возвышалась башня с часами. Слева в густых сумерках светились желтые прямоугольники окон, похожие на пленку из слайд-проектора. Мартин посмотрел на мать, она была поглощена настенным чтением. Он двинулся вперед, по направлению к желтым окнам. Следовало идти быстро, но тихо. Он был готов к тому, что его остановят, но этого не произошло. До дома было двадцать минут ходьбы. Мартин слушал, как при каждом его шаге хрустит снег, и смотрел, как теплый свет из вечерних окон озаряет ржавые конструкции между домами, возведенные не то для детей, не то для собак. Никогда еще он не бывал в этих местах сам по себе. За весь путь он не встретил ни одного прохожего. Во дворе перед их домом тоже никого не было. Он присел на деревянные качели. Было по-прежнему очень тихо. Их окна светились так же красиво, как и окна других зданий. Каждое имело свой собственный оттенок желтого или оранжевого. В некоторых можно было различить хрустальную люстру под потолком или горшок с геранью на подоконнике.

Вскоре Мартин услышал торопливые шаги за спиной. Это была его мать. По ее голосу он понял, что сейчас случится что-то плохое. Она резко стащила его с качелей, ударила ладонью по спине и поволокла домой.

Холм