Мартин М.: Цветы моего детства

Расположившись на заднем сидении синего Форда (эпоха Хонды, наконец, закончилась, а бабушкину смерть можно считать появлением нового кота в некотором предельном смысле) и провожая взглядом умиротворенные, не дававшиеся прогрессу утренние улицы города К., Мартин уже знал, что это навсегда останется тем единственным местом, по которому он будет тосковать так, как можно тосковать только о том, чего ни при каких обстоятельствах нельзя вернуть. Еще много раз в будущем он будет переезжать из города в город, из дома в дом, но никогда больше от этого ему не будет так тяжело, как сейчас. Он также знал, что вообще-то ему невероятно повезло. Будучи насильно отсюда вырван, он получил уникальную возможность сохранить нетронутым и ничем не замутненным то, что в отличие от диких яблонь и поросшего васильками кладбища, никто и никогда не сможет у него отнять – свое детство. Воспоминания каждого дня, предшествующие этому, окажутся наглухо запечатанными в последовавшей за ним разлуке. Возможно, он уже понимал даже то, что предметом его будущей тоски будет вовсе не город К., а все то, что случилось с ним здесь впервые. До этого момента он и сам не знал, как много для него значат эти перевернутые урны, дыры в асфальте, загадочные бронзовые бюсты, заброшенные и недостроенные объекты, типовые панельные дома и заржавевшие складские крыши. А может быть, только с этого момента они и начали для него так много значить. И чем больше времени будет проходить, тем ярче в его памяти будет вырисовываться каждый прожитый тут день. Только много лет спустя он решится вернуться и одновременно узнает и не узнает это место. Стоя перед канавой позади своего бывшего дома, он вспомнит лиса, живущего в зачарованном лесу, из тех давних снов, которые и поныне преследуют его внезапными вспышками невыразимого счастья, и поймет: единственное, что разделяло его тогда с этими краями, были годы, которые ему предстояло провести вдали от своей единственной настоящей, тополино-резервуарной родины. Положив конец его детству, они впервые для него это детство в действительности создали.

P . S .

В день перед отъездом он в последний раз посетил местное почтовое отделение. В тонком конверте, который он опустил в пузатый синий ящик, не было ничего, кроме двух свежих глянцевых фотографий. На одной было запечатлено серое гранитное надгробие с гравировкой – «Клавдий С. 19…-19…», на другой – аллея из кроваво-красных крон с надписью на обороте – «prunus padus, черемуха обыкновенная».