Мартин М.: Цветы моего детства

Как получилось так, что никто, или почти никто, за пределами города К. так и не узнал о случившемся здесь весной 19…-го, сказать сложно. Сами к…-чане если и придавали этому сколько-нибудь ощутимое значение, то исключительно такое, которое они бы и сами не смогли для себя растолковать. Уже следующий май будет таким же, как обычно, черемуха распустится маленькими белыми цветочками, а бабка Пепита своего предсказания даже не вспомнит. Вообще-то она многое к тому времени не будет помнить. Например того, что кормила кошку уже четвертый раз за утро. Говорили, впрочем, будто в роддоме в том году действительно умер какой-то новорожденный, но едва ли это не совпадение. Воспоминание о кровавых аллеях останется для местных жителей чем-то вроде общего сакрального опыта, не только не требующего объяснений, но даже и не желающего их. Мартин навсегда сбережет в своем гербарии несколько удивительно хорошо сохраняющих краски алых цветов, видовую принадлежность которых не смог бы определить ни один флорист. У входа на кладбище он попытался сделать секретик с несколькими лепестками, наклеенными на газетный лист, но нечаянно положил его наоборот, вверх ногами, так что получилось «как связать ажурную летнюю шляпку», кусочек пухлого женского локтя и никаких лепестков. Даже если его секретик кто-нибудь когда-нибудь и найдет, то все равно никто не узнает, что в действительности там скрыто.

Книга

– Думаешь, не надо ему рассказывать?

– Не знаю.

Что Мария знала точно, хотя и не понимала, почему, так это то, что после переезда Мартин писать Октавии перестанет, а значит и раскрывать их секрет, если не принимать во внимания муки совести, не было необходимости.

– Ведь ему же только и будет хуже, если он все узнает. Скажет, что мы его предали, выставили его на посмешище. А так – никто не пострадает, всем хорошо.

Хорошо никому не было. Фи знал, что его рассуждение хромает на обе ноги. Но ему не хотелось признаваться ни себе, ни Марии, что главными причинами, по которым он не желал ничего рассказывать Мартину, были страх и неловкость.

Мария рассталась с Мартином, но не с Октавией – ее история только начиналась. Перед Фи она свои записи больше не зачитывала. Они вообще стали редко встречаться. Он ее разочаровал. Взросление стремительно убивало в нем его тихую, загадочную, хрупкую мальчиковую приятность, за которой, как оказалось, не скрывалось ничего такого уж интересного. Она никогда не вглядывалась в его отношение к ней до того момента, когда с изумлением обнаружила, что он как бы слегка снисходит до нее – так, показалось ей, он считал. Октавия станет центром жизни Марии еще на много лет вперед. Когда она закончит, на ум ей придет Мартин. Ей станет горько. Ей покажется, что он был самым необыкновенным человеком из всех, что она встречала. Она почувствует себя виноватой и снова спросит себя, следует ли дать ему знать, как все на самом деле было. Впрочем, ей в любом случае будет неизвестно, где он теперь. Сперва она захочет указать его имя в посвящении, но позже подумает, что этого недостаточно, и даст своему роману название, которое твердо решит ни при каких обстоятельствах не менять, – «Для Мартина М.». В случае если, рассудит она, он зайдет в книжный магазин и станет рассеянно разглядывать стеллажи, эти слова могут привлечь его внимание, он прочитает книгу и сам все поймет. А случится это когда-нибудь или нет, от нее зависеть больше не будет.

Октавия узнает правду

Октавия проснулась в необычайно хорошем настроении. Солнце за окном ярко освещало фасады домов, казавшиеся в таких условиях менее ветхими и унылыми, чем обычно. У нее был выходной. Она позавтракала за недавно появившимся в библиотеке романом о бродячем старике (она все время искала романы либо о стариках, либо о детях, люди своего возраста ей не нравились), надела новое шерстяное платье с большим белым воротником школьной учительницы и отправилась на улицу в смутном предвкушении созерцания больших и маленьких, вульгарно-ярких и трогательно-убогих деревьев с теплыми осенними листьями разных оттенков, длинных теней, которые они отбрасывают на милые заурядные тропинки, бессмысленные и беспорядочные предметы, торчащие тут и там из ее родной земли. Больше всего ей нравились именно эти бессмысленные и беспорядочные предметы. Какие-то штыри и балки, торчащие из утоптанного песка, недостроенные сооружения, ничего ни от чего не отгораживающие заборы. Что-то было в них щемящее, что-то такое, что определяло ее жизнь в большей степени, чем многое другое. Из деревьев ей больше всего нравились тополя. Они вписывались в этот бессмысленный и беспорядочный антураж лучше других.