Мартин М.: Цветы моего детства

– Мы не будем носить ему цветы он будет одинок в своей грязной

темной могиле мы просверлим ему дыры в гробу много-много дыр чтобы черви съели не только его тело чтобы они добрались и до его гадкой мертвой души и некому будет пожалеть о ней некому будет удобрить жесткую землю над ним даже сорняки не будут расти в ней он никогда не увидит больше небо он забудет как оно выглядело у него не будет даже воспоминаний он будет видеть только темноту ему будет там так тоскливо что он пожалеет обо всем обо всем что сделал нам…

О том, что будет потом

Мартин не убьёт своего отца. Даже ни разу не попытается. Герман К. перестанет преследовать его вскоре после переезда в Большой город, когда обыкновенно очень бодрая госпожа Лилия сделается вдруг чрезвычайно бледной и пожалуется на тошноту. Отец станет вести себя с ней неуклюже заботливо, а его непривычная обходительность как будто прольется заодно и на собственного сына. Позже он узнает причину недомогания госпожи Лилии, а когда, еще позже, отец впервые на его памяти расплачется, стоя в больничной палате и держа в руках похожую на сморчок Магдалену, Мартин поймет, что он плачет не только от радости, он плачет так, как не смог заплакать на похоронах матери, как не смог заплакать при рождении своих старших детей и как не смог заплакать из-за множества других, скрытых от него явлений. Девочка родится очень слабой, врачи даже выскажут сомнение в ее жизнеспособности, но все обойдется. А у Фредерика случится настоящая истерика. Придется увести его в отдельную палату и уложить на кушетку, чтобы сделать какую-то инъекцию. Впрочем, уже на следующий день он снова вспомнит, что он Великий Воин Великой Державы, и вернется к некоторым своим прежним повадкам («Теперь у меня две дочери, хе-хе!»). Но Мартина это больше не будет тревожить. Он научится у госпожи Лилии смотреть на отца как на затейливое экзотичное растение с высокими декоративными свойствами и некоторыми антропоморфными признаками, вздорное и требовательное, но слишком красивое, чтобы можно было его убить.

Но пока что он этого не знал. Он прошел мимо господина Утьжевича, ведущего под руку Матильду, сорвал несколько веток красной черемухи и направился туда, где мертвые люди и мертвые цветы так же, как он, не могут присоединиться к отвергшему их празднику жизни. А может быть, думал Мартин, только они-то одни, оставленные и заброшенные, и знают, что такое настоящая весна, только у них, жалких, бессловесных, ненужных, рассованных по грязным серым щелям, она по-настоящему и есть. Эта мысль перешагивала через рефлексию, которая вообще-то не была ему чужда, так же свободно, как его ноги через редкие лужицы, оставшиеся после вчерашнего ливня.

Дьявол

В городе К. не было ни своей газеты, ни телевизионного канала, ни даже радиостанции. Неизвестно, были ли среди местных жителей ботаники, разве что считать таковой госпожу Лукрецию, так что относительно развернувшейся флористической аномалии самое широкое распространение получило мнение бабки Пепиты, которая считала, что «это дьявол крови ваших предков насосался и деревья ваши проклял, а как лепестки кровавые посыплются, так и кровь ваших детей вместе с ними польется». Никто не воспринимал бабку Пепиту всерьез, но втайне все были очень напуганы. Мартина эти слова глубоко впечатлили. Он представил себе дьявола в виде огромного комара, просовывавшего свой длинный хоботок сквозь землю к его мертвой матери и высасывающего ее остывшую кровь. Придя в очередной раз к ее могиле, он застал ее такой же, как всегда, нетронутой, покрытой сухими и свежими цветами. Между оградами и деревьями проникал теплый закатный свет. Мартин сфотографировал чье-то покрытое мхом надгробие, прошел дальше, сел на перевернутое ведерко у могилы Клавдия, достал листок и ручку и, положив на колени учебник по биологии, стал писать.

Сказка Мартина

Два года назад Катарина вышла на пенсию, и теперь все чаще бывала за городом, на заросшем сорняками дачном участке с обветшалым домиком и теплицей. В теплице Катарина выращивала мелкие водянистые огурцы, а на улице перед домом – морковь, базилик и немного красного лука. У подгнившей деревянной лестницы стелилась желтая настурция. На порожке стояло красное клеенчатое кресло, скрипучие доски были завалены газетами с разгаданными кроссвордами. Работы на участке было не много, Катарина приезжала преимущественно затем, чтобы отдохнуть от соседского и уличного шума маленькой квартиры, в которую все время просачивался острый жареный запах из вьетнамской закусочной снизу.

Дорога до участка занимала около тридцати минут. За годы работы на заводе Катарина привыкла вставать рано, так что всегда уезжала на первом поезде, отходившем от вокзала в пять сорок утра. Вагоны, следовавшие из города, были в такое время почти пусты. Редкими, равномерно рассаженными в них пассажирами были в основном такие же, как Катарина, одинокие старики.