Мартон и его друзья

Пишта вновь очутился во дворе. Там мальчишки выколачивали палками огромный ковер, другие чистили тряпками, смоченными белой жидкостью, трос для канатоходцев, а третьи драили металлические части разного циркового инвентаря. И трос и металл сверкали на солнце даже сквозь облака пыли, поднимавшиеся от ковра. Мальчишки суетились, сновали взад и вперед, не обращая никакого внимания на Пишту. Он разыскал дверь с цифрой «3», открыл ее и вошел. Попал в тесный коридор, по обе стороны которого виднелись дверцы: одни закрытые, другие распахнутые настежь. Мальчик услышал приятный запах — так пахнет вода, которой поливают друг дружку на пасху, так же пахнет и душистое мыло. Он заглянул в распахнутую дверь. Маленькая комнатушка, стул, стол, зеркало, стенной шкафчик, вешалка с одеждой. «Цирковые костюмы!» — прошептал Пишта и пошел дальше. Сердце его громко колотилось… За дверью послышались голоса — говорили не по-венгерски. Пишта постучался.

— Herein![8] — крикнул кто-то.

Пишта не знал, что это значит, а голос звучал так решительно, что трудно было угадать: можно войти или нет. Мальчик снова постучал. Дверь отворилась, и перед ним предстал человек. Пишта узнал его: «Рыжий!» Только теперь он не был напудрен и штаны у него завязывались не у самой шеи. Он был в простой сорочке и в обычных брюках. За спиной у Рыжего на столе сидел мужчина и болтал ногами в шлепанцах. Рыжий зна́ком пригласил Пишту войти, а сам сел и, облокотившись о стол, склонил голову на ладони:

— Чего тебе? — спросил он скучным голосом.

— Мне хотелось бы поговорить с господином директором, — с трудом выдавил из себя Пишта.

— А-а-а, — ответил Рыжий и еще скучнее закивал головой. — А-а!

— Я директор, — заговорил сидевший на столе усач, не переставая болтать ногами. — Что тебе надо, мальчик?

От волнения Пишта не мог сказать, зачем он пришел, тем более что сразу узнал усача. Это ведь он выводит лошадей на арену. Но тогда он появляется в красном фраке, в белых лосинах и в блестящих лаковых сапогах. А теперь — это и смутило Пишту — на нем какие-то помятые серые штаны на помочах, рубаха без воротничка и драные шлепанцы. Только в руке, как и на манеже, он держал тросточку.

— Я хо-тел бы стать воз-душ-ным гим-нас-том, — проскулил, наконец, Пишта.

Директор потянул мальчика к себе, пощупал его худую руку и посмотрел на голые ноги.

— Сделай стойку! — крикнул он, подмигнув Рыжему, который сидел, спрятав лицо в ладони, и курил сигарету. Не впервые присутствовал он при таком зрелище — и ему было скучно.

Смущенный Пишта посопел сперва, потом глотнул и, точно ожидая помощи от кого-то, оглянулся.

— Ну! — крикнул директор, и мальчик сделал вдруг стойку: его босые, пыльные и худые ноги на миг устремились к небесам, но тут же задрожали и покачнулись.

Директор похлопал мальчика тросточкой по щиколоткам, как хлопают на манеже собачек по задранным кверху задним лапкам. Но Пишта повалился, кряхтя, и с полу испуганно глянул вверх. Он увидел только раскачивавшиеся шлепанцы директора.

— Не вышло! — послышалось сверху.

— Wieder ein Akrobat[9], — сказал Рыжий.

Он нагнулся к сигарете и, точно потягивая малиновый сироп через соломинку, глубоко затянулся дымом.

Иностранные слова казались мальчику какой-то колдовской речью.

— Господин директор, — взмолился он, — возьмите меня! Я днем и ночью буду заниматься.

— Это хорошо… очень хорошо, — ответил директор, — но пока у нас достаточно дреккерлов. И не реви… а приходи через три недели. Эта музыка всегда кому-нибудь надоедает. — Директор засмеялся. — А других отцы отсюда за ноги выволакивают… Мне, парень, все равно… Я никогда не уговариваю…

— Господин директор, — снова, как вздох, вырвалось у Пишты, — мне никогда не надоест.

— У меня, — строго сказал директор, — каждый ученик-гимнаст должен год даром убирать помещение. Понял ты, дреккерл?!

— Понял, — радостно пролепетал Пишта, решив, что он уже принят в ученики-гимнасты и потому, верно, директор называет его дреккерлом. Так, должно быть, именуют учеников-гимнастов.

— Дреккерл, — прошептал мальчик, радостно улыбаясь.

— А потом, когда пройдет год, еще год будешь грязь возить, — бросил Рыжий тем безразличным, равнодушным тоном, каким вызывал обычно у публики громовой хохот. — Пока не надоест…

Директор дотронулся концом трости до плеча мальчика, точно посвящая его в некое рыцарское братство дреккерлов.

— Каждый третий вечер, кроме воскресенья, будешь бесплатно смотреть представления. А раз в неделю получишь билет в мой цирк für deine Familie[10]. Можешь идти!

— Спасибо, — пробормотал Пишта. Слезы у него уже высохли, голубовато-серые глаза сверкали. — Большое спасибо! — И, дважды поклонившись, он направился к дверям.

— Упражняйся! Учись делать стойку! — крикнул ему вслед Рыжий.

— Слушаюсь! — послышался уже из коридора радостный ответ мальчика.

И Пишта кинулся бежать, не зная, куда деваться от счастья.

— Я дреккерл! — крикнул он и стремглав понесся дальше.

…Вечером он спросил у матери, что такое «дреккерл». Мать не знала. Утром спросил отца. Г-н Фицек случайно был в добром расположении и охотно ответил: