Мартовскіе дни 1917 года

Спокойствіе и незаурядная "выдержка", проявленная Николаем II в "удручающей обстановкѣ" (выраженіе Дубенскаго) 1-го марта, когда он получил тяжелый моральный шок, отложившійся в его сознаніи словами в дневникѣ: "стыд и позор", представляется для многих своего рода феноменом. Что здѣсь приходило извнѣ — от традиціонных условностей придворнаго быта и умѣнія "владѣть собой совершенно", годами выработаннаго как бы царским ремеслом, и что рождалось в силу личных свойств самодержца — его "пониженной сознательности"? Каждый по своему разрѣшит психологическую загадку, если она имѣется. Для нас этот вопрос имѣет значеніе постолько, посколько он уясняет отношеніе монарха к событіям. Запись исторіографа за первое марта нѣсколько неожиданно послѣ разсказа о мотивах, побуждавших ѣхать в Псков для того, чтобы противодѣйствовать вооруженной силой революціи, непосредственно же пріобрѣтает совершенно иной тон. "Все больше и больше опредѣляется, насколько правильно было рѣшеніе ѣхать в Псков и избѣгнуть поѣздки в Петроград, гдѣ, навѣрное, произошли бы событія, во всяком случаѣ, неожиданныя" — гласит она в чтеніи на засѣданіи Чр. Сл. Ком.: "Всѣ признают, что этот ночной поворот в Вишерѣ есть историческая ночь в дни нашей революціи. Для меня совершенно ясно, что вопрос о конституціи окончен, она будет введена навѣрное. Царь и не думает спорить и протестовать. Всѣ его приближенные за это... всѣ говорят, что надо только сговориться с ними, с членами Временнаго Правительства. Я, свидѣтель этих исторических событій, должен сказать по совѣсти, что даже попыток протеста не было... Старый Псков опять занесет на страницы своей исторіи великіе дни, когда пребывал здѣсь послѣдній самодержец Россіи, Николай II, и лишился своей власти, как самодержец".

Разительное противорѣчіе, заключающееся между первой половиной записи и второй, может быть объяснено только тѣм, что вторая была сдѣлана в послѣднюю минуту истекшаго дня (в записи имѣется и прямое указаніе — около часа ночи), т. е. в обстоятельствах, совершенно изменивших конъюнктуру предшествовавшей ночи и, может быть, психологію нѣсколько примитивнаго исторіографа: впечатлѣнія дня слились, и послѣднее заслонило болѣе раннія переживанія. С этого момента члены ближайшей свиты Императора превращаются в "поклонников конституціи (выраженіе Дубенскаго) и создается легенда о готовности Императора пойти на коренныя уступки общественным требованіям... Мы знаем, что Дубенскій в воспоминаніях послал мифическое царское согласіе на "конституцію" еще 27-го в отвѣт на телеграмму Родзянко.