Мартовскіе дни 1917 года

Гучков пошел по проторенному пути 1905 г. Как утверждает Деникин, дежурному генералу при Ставкѣ Кондзеровскому военным министром поручено было составить список старших начальников с краткой аттестаціонной отмѣткой по имѣвшимся матеріалам. Так создался тот проскрипціонный список, который в Петербургѣ среди военных получил хлесткое названіе — "мерзавки". Половцов, принадлежавшій к числу "младотурок"[405], близко стоявших к военному министру, описал "систему мерзавки": выписаны были фамиліи корпусных командиров и начальников дивизій с шестью графами; первыя пять заполнялись оцѣнками, которыя давались различными гучковскими собесѣдниками, пользовавшимися довѣріем, а в послѣдней графѣ дѣлался общій вывод по большинству голосов: "достоен выдвиженія", "может остаться", "подлежит изгнанію". Деникин разсказывает, что, когда он посѣтил военнаго министра 23 марта, тот предложил сдѣлать соотвѣтствующія отмѣтки против фамилій извѣстных ему генералов. "А позднѣе — добавляет мемуарист — послѣ объѣзда Гучковым фронта, я видѣл эти списки, превратившимися в широкія простыни с 10-12 графами". При такой системѣ оцѣнки генеральской благонадежности — и политической и военной, терялся, конечно, какой-либо объективный критерій. Хорошо, когда "политическія обвиненія" совпадали с отрицательными "боевыми качествами". Но могло быть и другое.

Совершенно очевидно, что Алексѣев никакого активнаго участія в этой чисткѣ не принимал, хотя офиціальное Телегр. Аг. сообщало 21 марта, что вр. исп. долж. верх. главнок. даны широкія полномочія "для омоложенія и освѣженія высшаго командованія в арміи". Позднѣе в іюнѣ в письмѣ к ген. Скугаревскому сам Алексѣев так оцѣнивал пресловутую "мерзавку": "рука великаго "реформатора" арміи Гучкова вымела из наших рядов в наиболѣе острую и критическую минуту около 120 генералов (Деникин и Врангель эту цифру доводят до 150) на основаніи болѣе, чѣм сомнительных, аттестацій анонимных "талантливых полковников и подполковников". "Реформатор" мечтал освѣжить командный состав и вызвать "небывалый подъем духа в арміи". Послѣдняго не случилось, к несчастью, а вреда сдѣлано не мало". В извѣстном письмѣ к Родзянко 25 іюля, перечисляя необходимый мѣры для возстановленія дисциплины. Алексѣев добавлял: "не мѣнять, как капризная и богатая женщина бросает перчатки, начальников, гоните слабых, не оказавшихся на высотѣ своего назначенія в бою, но не гоните по тайным, мутным аттестаціям, как сдѣлал это Гучков. Он подломил состав начальников, мечтая вызвать в арміи взрыв энтузіазма массовым изгнаніем".

В концѣ концов, достигла ли эта чистка своей цѣли? Позднѣйшій отзыв Алексѣева, находившагося в то время в довольно рѣзкой оппозиціи к Правительству, может быть заподозрѣн в своем безпристрастіи. В общем, по мнѣнію Половцова, картина по проскрипціонному списку получилась "довольно правильная". Но кто сможет это подтвердить без предварительнаго разбора каждаго отдѣльнаго случая? Вот примѣр. Оговариваюсь, что у меня нѣт данных для сужденія о военных дарованіях ген. Литвинова, командовавшаго 1-ой арміей. Внѣшнія обстоятельства, как будто говорили за него. Армія его спокойно встрѣтила переворот, что часто во многом зависѣло от командующаго. Поверхностный мемуарист Половцов объяснил — это потому, что армія Литвинова в "таких болотах, что до них революція не дошла, а вот у "бѣднаго Драгомирова" в Двинскѣ "плохо". Картина представляется иной, если обратиться к коллективному заявленію офицеров 1-ой арміи в петроградскій Совѣт (опубликовано было в газетах 25 марта), в котором, между прочим, говорилось: "Мы присягнули Врем. Правительству... Братья — рабочіе и солдаты — петроградскаго Совѣта... Просим, не мѣшайте нам исполнять свой долг и помогайте нам снарядами... Не создавайте двоевластія"... Очевидно, в Пинскія болота революція докатилась и была, как будто бы, правильно воспринята. А вот ген. Литвинов при свиданіи с военным министром в Псковѣ 11-го "брюзжал, фрондировал и производил крайне невыгодное впечатлѣніе" по характеристики Болдырева. Литвинов предложил Болдыреву пост нач. штаба арміи. Болдырев воздержался от "окончательнаго отвѣта, предчувствуя отчисленіе самого Литвинова". Он не ошибся — оно было опубликовано в газетах уже 14-го.