Мартовскіе дни 1917 года

Отмѣченная тенденція не может быть случайной — слишком опредѣленно проходит она в первые дни послѣ стабилизаціи положенія. Она имѣет цѣлью нѣсколько затушевать в общественном сознаніи активную роль, которую пришлось играть петроградскому Совѣту в организаціи временной государственной власти. Надо думать, что Цент. Ком. партіи к. д. сознательно не упомянул в своем воззваніи 3 марта об участіи Совѣта, равно как и в офиціальной освѣдомительной радіо-телеграммѣ, составленной Милюковым и отправленной в тот же день правительством за границу, функціи Совѣта (одной из "наиболѣе вліятельных" лѣвых политических организацій) сводились к "политическому благоразумію", а все организующее дѣйствіе приписывалось Временному Комитету Гос. Думы, солдатскими демонстраціями в пользу которой началась революція 27 февраля. Это не была "каррикатура на революцію", как утверждают лѣвые мемуаристы, но это была стилизація революціи (сдѣланная в мягких тонах) под вкус руководителей тогдашней "цензовой общественности"[451]. "Манифест" 6 марта совсѣм умалчивал о Совѣтѣ, говоря только о рѣшимости Гос. Думы и революціонных порывах народа.

Безспорно авторитет Гос. Думы чрезвычайно вырос в сознаніи масс в первое время революціи. Дума, по признанію Керенскаго, явилась как-бы "символом народа и государства в первые мартовскіе дни"... Правительство не отдѣлялось от Думы — свидѣтельствовал впослѣдствіи отчет уполномоченной Врем. Комитетом Комиссіи, которая была послана на фронт и в провинцію. Их престиж "вездѣ" стоял "очень высоко" — даже такіе большевицкіе дѣятели, как Крыленко, признавали, что на фронтѣ нельзя было "рѣзко" ставить вопрос о том, что правительство не может защищать интересы народа. Но обыватель не слишком разбирался в терминологіи, и поэтому не приходится обманываться — это был авторитет не стараго законодательнаго учрежденія, символизировавшаго народное представительство, о котором говорила радіо-телеграмма за границу, а учрежденія, явившагося истоком Временнаго Комитета, на котором почила благодать революціи[452]... Сама по себѣ Государственная Дума, исчезнувшая в часы переворота (brusquement — по выраженію Керенскаго), была уже фикціей, которую едва ли возможно было воплотить в конкретном образѣ. Родзянко говорит, что он настаивал на том, что акты отреченія Николая II и Михаила должны "состояться в публичном засѣданіи Гос. Думы". Дума таким образом "явилась бы носительницей Верховной власти и органом, перед которым Временное Правительство было бы отвѣтственным... Но этому проекту рѣшительно воспротивились"... Надо было признать, что дѣйствовавшая до переворота конституція осталась в силѣ и послѣ манифеста 3 марта, по "юристы кадетской партіи рѣзко возражали, считая невозможным подвести под такое толкованіе юридическій фундамент".

Идею созыва Думы раздѣлял и Гучков. Он считал, что Временное Правительство оказалось висящим в воздухѣ. Наверху — пустота, внизу — бездна. Единственным выходом из положенія какого-то "захватчика власти — самозванца" мог явиться созыв законодательных учрежденій, имѣвших, как никак, "санкцію народнаго избранія". Гучков допускал нѣкоторую перелицовку в их составѣ, примѣрно в духѣ той, которая производилась тогда в земских и городских самоуправленіях. "В бесѣдах со своими коллегами по Врем. Правительству — разсказывает Гучков в воспоминаніях — я нѣсколько раз поднимал вопрос о созывѣ Думы, но не нашел среди них ни одного сочувствующаго этой идеѣ... А. И. Шингарев, объясняя свое отрицательное отношеніе к моему предложенію возстановить права Гос. Думы, сказал мнѣ: "Вы предлагаете созвать Думу, потому что недостаточно знаете ея состав. Если бы надо было отслужить молебен или панихиду, то для этого ее можно было бы созвать, но на законодательную работу она не способна". Разговор с Шингаревым, передаваемый Гучковым, подтверждает указаніе на то, что юридическая концепція, установленная толкованіем акта 3-го марта со стороны государствовѣдов, не была ясна и лидерам партій. Ими руководила политическая цѣлесообразность, т. е., юридически нѣчто весьма расплывчатое. Родзянко считал, что отрицательное отношеніе к идеѣ созыва Гос. Думы вытекало из стремленій дѣятелей кадетской партіи, желавших "пользоваться во всей полнотѣ своей властью". Такое же приблизительно толкованіе дает и Гучков, не нашедшій сочувствія своей идеѣ и внѣ Временнаго Правительства: "даже среди членов Комитета Гос. Думы я нашел только двух членов, готовых поддержать мою идею"[453].