Мартовскіе дни 1917 года

Акт, подписанный В. Кн. Михаилом, таким образом, являлся "единственным актом, опредѣлявшим объем власти революціоннаго временнаго правительства и устанавливавшим за ним "в полном объемѣ и законодательную власть". Трудна была задача, которая в дни революціи юридически разрѣшалась на Милліонной. Юридическое сознаніе Маклакова и через 10 лѣт не могло примириться со "странным и преступным" манифестом 3-го марта, котораго Вел. Князь не имѣл права подписывать даже в том случаѣ, если бы он был монархом, ибо манифест вопреки существующей конституціи, без согласія Думы, объявлял трон вакантным до созыва Учред. Собранія, устанавливал систему выборов этого Учред. Собр. и передавал до его созыва Временному Правительству абсолютную власть, которой не имѣл сам подписавшій акт. Отвлеченная мысль, парящая в теоретических высотах юридической конструкціи и далекая от жизненной конкретной обстановки, пріобрѣтает у Маклакова кажущіяся реальныя очертанія только потому, что он уже в качествѣ историка-теоретика, как мы видѣли, в сущности отрицал наличность происшедшей в странѣ в февральскіе дни революціи . Новое правительство, — по его мнѣнію — имѣло всѣ шансы (личный престиж, административный аппарат, армію, авторитет преемственности от старой власти), опираясь на поддержку массы, не сочувствующей безпорядкам, одержать верх в конфликтѣ с возстаніем. "Преступным актом" 3-го марта все было скомпрометировано — манифест явился сигналом (?) возстанія во всей Россіи[445]. Большинство населенія — "спокойное и мирное", перестало, что-либо понимать, когда увидало, что представители Думы, которым оно довѣряло, идут рука в руку с революціонерами. Неужели такая картина хоть сколько-нибудь отвѣчает тому, что происходило в дѣйствительности" В февралѣ-мартѣ произошло нѣчто соціально гораздо болѣе сложное, чѣм бунт, — это соціально болѣе сложное мы и называем "революціей".

Всякая юридическая формула не будет мертворожденной доктриной в том лишь случаѣ, если она соотвѣтствует реальным условіям момента и осознана людьми, выражающими психологію этого момента. Милюков в своем историческом повѣствованіи должен был признать, что в "сознаніи современников этого перваго момента новая власть, созданная революціей, вела свое преемство не от актов 2 и 3 марта, а от событій 27 февраля. В этом была ея сила, чувстовавшаяся тогда — и ея слабость, обнаружившаяся впослѣдствіи". По мнѣнію историка, всѣ послѣдующія "ошибки революціи" неизбѣжно вытекали ("должны были развиться" — говорит Милюков) из положенія "дефективности в самом источникѣ, созданном актом 3 марта[446], когда представители "Думы третьяго іюня" в сущности рѣшили вопрос о монархіи. Нельзя отрицать величайших затрудненій, которыя возникли и тяжело отзывались на ходѣ революціи, но причины их лежали не в отсутствіи монархіи в переходное время, а в том, что ни идеологи "цензовой общественности", ни, формально представленное ими временное правительство не сумѣли занять определенной позиціи. Здѣсь, дѣйствительно сказалась "дефективность" происхожденія революціонной власти. Она родилась из революціи — сказал Милюков на митингѣ 2-го марта в Екатерининском залѣ Таврическаго дворца. Безспорно это так, но вышла она из горнила революціи в формах, несоотвѣтственных с самого зарожденія своего этой революціи, что и дѣлало ее "внутренне неустойчивой". Как разсказывают, самоарестовавшійся в первые дни в министерствѣ пут. сообщ. Кривошеин, узнав о составѣ Временнаго Правительства, воскликнул: "Это правительство имѣет один... очень серьезный недостаток. Оно слишком правое... Мѣсяца два тому назад оно удовлетворило бы всѣх. Оно спасло бы положеніе. Теперь же оно слишком умѣренно. Это его слабость. А сейчас нужна сила... И этим, господа, вы губите не только ваше дѣтище — революцію, но и наше общее отечество Россію" (Ломоносов). Участіе представителя совѣтских кругов, Керенскаго, в правительствѣ в качествѣ "единственнаго представителя демократіи" и как бы контроля власти в смыслѣ ея демократичности[447], давая нѣкоторую иллюзію классоваго сотрудничества и авторитет революціонности, вмѣстѣ с тѣм еще рѣзче подчеркивало несоотвѣтствіе, которое отмѣчал испытанный дѣятель стараго режима, представитель либеральнаго направленія в бюрократіи. Только недоразумѣніем можно объяснить утвержденіе Маклакова, что революція привела к власти "умѣренных". В жизни фактически было совсѣм другое. Такое несоотвѣтствіе неизбѣжно должно было порождать острый конфликт между реальной дѣйствительностью и идеологической фикціей.