Мартовскіе дни 1917 года

Мы не знаем, сумѣло ли бы правительство иного состава — правительство, рожденное на почвѣ большей или меньшей договоренности о войнѣ и соціальной программѣ минимум, которую надлежало осуществить в "переходное время" — до Учр. Собранія[473], преодолѣть многообразную стихійную "лавину"; оно встрѣтило бы к тому же большее противодѣйствіе со стороны тѣх классов, которые в общем поддерживали политику власти "цензовой общественности". Вокруг такого неизбѣжно коалиціоннаго правительства могло бы создаться, если не однородная правительственная партія, то объединеніе партійных группировок, связанное как-бы круговой порукой — оно давало бы правительству большую базу, чѣм легко улетучивающіяся настроенія "медового мѣсяца". Такое правительство могло бы дѣйствовать смѣлѣе и рѣшительнѣе, и ему легче было бы противостоять демагогіи. Если договор был немыслим в момент, когда нужно было немедленно дѣйствовать, то ход революціи неизбѣжно предоставлялся игрѣ случайностей. Временному Правительству перваго состава побороть стихію органически было не под силу. Уже 2-го Гиппіус записала свои "сомнѣнія насчет будущаго" — ея сомнѣнія аналогичны тѣм, которыя высказывал Кривошеин: "революціонный кабинет не содержит в себѣ ни одного революціонера, кромѣ Керенскаго". ..."Я абсолютно не представляю себѣ, во что превратится его (Милюкова) ум в атмосферѣ революціи. Как он будет шагать на этой горящей, ему ненавистной почвѣ... Тут нужен громадный такт; откуда — если он в несвойственной ему средѣ будет вертѣться?" Психологія, отмѣченная беллетристом-наблюдателем, в гораздо большей степени вліяла на неустойчивую политику власти, нежели отсутствіе того волевого импульса, которое так часто находят в дѣйствіях Временнаго Правительства[474]. Рѣшительнѣе других выразил это мнѣніе вышедшій из состава Правительства и мечтавшій о крутых контр-мѣрах для борьбы с революціей Гучков; он опредѣлял характер правительства словом "слякоть". (Запись Куропаткина 14-го мая); нѣкоторое исключеніе Гучков дѣлал для Милюкова... Суть же была не в "интеллигентском прекраснодушіи", а в том, что правительство усваивало декларативный "язык революціи", т. е., в нѣкоторой степени дух времени, но не ея сущность. Отсюда рождалось впечатлѣніе, что Правительство является лишь "плѣнником революціи", как выразился один из ораторов большевицкой конференціи в концѣ марта.

2. Восьмичасовой рабочій день.

Конечно, невѣрно утвержденіе Керенскаго в третьей его книгѣ, предназначенной для иностранцев (L'Experience), что соціальному творчеству Временнаго Правительства была положена преграда той клятвой, которую члены Правительства вынуждены были дать — не осуществлять никаких реформ, касающихся основных государственных вопросов: такой клятвы члены Правительства не давали, и во всяком случаѣ она не воспрепятствовала почти в первые дни декларативно провозгласить, по тактическим соображеніям, независимость Польши[475]. Слѣдует признать, что огромной препоной для соціальных экспериментов являлась война с ея напряженными экономическими требованіями. Сама по себѣ война психологически могла содѣйствовать воспріятію тѣх соціально-экономических заданій, которыя ставили соціалистическія партіи. Весь мір, в той или иной степени, переходил к планомѣрному государственному вмѣшательству в народное хозяйство. Далее до революціонное "царское" правительство в Россіи вынуждено было робко вступить на путь регулированія и контроля производства. Но революція, символизировавшая собою хирургическую операцію над общественным организмом, грозила зарѣзать ту курицу, которая несла во время войны, по выраженію Шингарева, "золотая яйца". В этой несовмѣстимости революціи с войной и крылась причина подлинной трагедіи Россіи — трагедіи, из которой без потрясеній, при растущем экономическом кризисѣ, найти выход было чрезвычайно трудно.