Оптимистическое заключеніе министра земледѣлія было преждевременно, ибо такіе палліативы не могли успокоить деревню, которую, помимо реальных требованій жизни, возбуждали идеологи "соціальнаго радикализма"[498]
. Но на первых порах правительственныя мѣропріятія содѣйствовали значительному ослабленію земельных правонарушеній[499]: данныя милиціи снижают цифру апрельских выступленій с 204 на 81; в том же соотвѣтствіи во взятом примѣрѣ Орловской губ. в маѣ случаи движенія с 128 снижаются на 39[500].Отчет Врем. Комитета, отмѣчая. что за всѣ три первые мѣсяца не было случая примѣненія силы со стороны правительства, указывал, что земельныя примирительный камеры пришлись крестьянам "по душѣ" и имѣли успѣх. Депутаты, объѣзжавшіе провинцію. нарисовали довольно яркую картину настроеній деревни, ея растерянность и отчасти безпомощность, которыя приводили не так уже рѣдко к попыткам самостоятельно рѣшить на мѣстѣ земельный вопрос. "В разъясненіи и точном указаніи выхода из того или другого положенія нужда большая, чѣм во всякой охранѣ", — подводит итог отчет. Не обобщая фактов, отмѣтим черты, подчеркнутыя в отчетѣ. Часто, напримѣр, владѣльцы и управляющіе крупных имѣній убѣгали, оставляя хозяйство на произвол судьбы. Крестьяне и сама исполнительная власть затруднялись, как наступить в таком случаѣ: помѣщики спѣшили рубить лѣс, распродать живой и мертвый инвентарь. Деревенскіе делегаты "приходят в город за разъясненіем, заходят в комитеты, к комиссару, в Совѣты Р.С.Д., в партію с.-р. и вездѣ получают различныя указанія"; посылают депутатов в столицу, гдѣ на них обрушиваются "вся шумиха, весь водоворот партійных споров и разговоров". И отчет рисует бытовую сцену, как односельчане сажают в холодную вернувшагося депутата, который проѣздил общественныя деньги и ничего не узнал: "все забыл, что слышал; так много слышал, что... ничего не запомнил". Нерѣдки случаи, когда совѣтскія деклараціи принимаются за "закон"[501]
. Большинство уполномоченных, как утверждает отчет, вынесли "крайне мрачный" взгляд на волостные комитеты — они не имѣли ни "авторитета", ни "гражданской отвѣтственности" и легко превращались в "игрушку в руках политическаго агитатора", причем выразители крайних мнѣній, соотвѣтствовавших "чаяніям изголодавшагося по землѣ народа", вызывали наибольшее довѣріе. Другіе наблюдатели отмѣчали и иную сторону в скептицизмѣ населенія к волостному земству— "хорошіе" крестьяне не шли на выборныя должности, не довѣряя еще новым порядкам; на выборах проявился большой абсентеизм. И в то же время эти пессимистически настроенные наблюдатели должны были отмѣтить и явленіе, противорѣчившее их заключеніям — с возникновеніем комитетов "всякіе эксцессы" в деревнѣ прекратились. И на мѣстѣ эксцессов "все болѣе растут пріемы мирнаго выживанія и устраненія от земли всѣх крупных и мелких собственников" не исключая отрубников, "повсемѣстную вражду" к которым отмѣчает отчет Временнаго Комитета; устанавливается высокая, завѣдомо непосильная такса на рабочія руки, особая приплата за пользованіе трудом плѣнных, просто запрещается работа у частных владѣльцев — "не дадим им рабочих, они тогда всѣ, как тараканы, подохнут". Так деревня подчас осуществляла на мѣстѣ правительственный циркуляр 11-го апрѣля о засѣвѣ пустующих полей...Это отстояло очень далеко от той "пугачевщины", о которой, как о чем то неизбѣжном при революціи, в послѣдніе годы стараго порядка так много говорили в самых разнообразных общественных кругах. Если этого не произошло в первый період революціи, не обязана ли Россія такому исходу все же в значительной степени дѣятельности весьма несовершенных организацій на мѣстах?
Не только исконная тяга к помѣщичьей землѣ, не только максималистическая агитація пропагандистов "чернаго передѣла", но и реальныя жизненныя потребности, отмѣченныя Шингаревым, приводили к мѣстному правотворчеству, которое уже существенно расходилось с лозунгом пассивнаго ожиданія Учредительнаго Собранія. Уѣздный раненбургскій комиссар, предсѣдательствовавшій в уѣздном исполнительном комитетѣ, в болѣе позднем своем уже польском докладѣ министру земледѣлія по поводу "шумихи" вокруг уѣзда, выступавшаго "первым" в аграрном вопросѣ, объяснял так причины, побудившія Исполнительный Комитет принять рѣшительныя мѣры к использованію помѣщичьей земли для того, чтобы "не осталось не запаханнаго поля, неубраннаго хлѣба".