Мартовские фиалки

Я произнес «немецкий» с неприкрытым сарказмом, поскольку терпеть не мог это слово на визитных карточках и вывесках, так как знал, что люди таким образом подчеркивали свою расовую благонадежность. Кроме того, оно здесь было совершенно излишним, поскольку евреям юридическая практика запрещена. Я никогда не написал бы на своей карточке «немецкий частный детектив». Это было бы все равно что написать «лютеранский частный детектив», или «антисоциальный частный детектив», или «овдовевший частный детектив». Хотя на самом деле я и то, и другое, и третье. Правда, в церкви я теперь бываю довольно редко. Должен признаться, что среди моих клиентов много евреев, и это очень выгодные клиенты. Они платят сразу, а проблема у всех одна и та же: люди ищут своих пропавших близких. Впрочем, и результаты поисков всегда одни и те же. Тело, выловленное из канала Ландвер и попавшее туда по милости Гестапо или штурмовиков. Одинокий самоубийца, найденный в гребной лодке в Ванзее. Или имя в списке отправленных в концлагерь. Вот почему мне не понравился этот адвокат, немецкий адвокат.

Поэтому я сказал:

— Послушайте, господин доктор. Как я только что объяснил вашему человеку, я устал и так много выпил сегодня, что забыл о том, что у меня есть управляющий в банке, который заботится о моем благосостоянии.

Шем опустил руку в карман пиджака, но я даже не шевельнулся, настолько уже был вымотан. Однако из кармана он вытащил бумажник.

— Я навел справки и выяснил, что на вас можно положиться. Вы нужны мне на пару часов, за которые я заплачу вам двести рейхсмарок, что соответствует вашему заработку за неделю. — Господин доктор положил бумажник на колени и вытащил оттуда два синих банкнота, сделать это ему было не так-то просто, поскольку он оказался одноруким. — А потом Ульрих отвезет вас домой.

Я взял деньги.

— Черт возьми! Я ведь собирался лечь в кровать и поспать. Но, кажется, это придется отложить. — Мне пришлось наклониться, чтобы сесть в машину. — Поехали, Ульрих.

Ульрих захлопнул мою дверь и занял место шофера. Рядом с ним сел тот самый молодой человек с пронзительно свежим лицом. Мы двинулись в западном направлении.

— Куда мы едем? — спросил я.

— Вы все узнаете в свое время, — ответил Шем. — Хотите выпить? А может, закурить? — Он открыл ящик с напитками, который выглядел так, будто его достали с затонувшего «Титаника», и предложил коробку с сигаретами: — Это американские сигареты.

Я закурил, а от напитков отказался: когда тебе ни за что ни про что отстегивают двести марок, надо иметь свежую голову.

— Не будете ли вы так любезны поднести мне огонек? — попросил Шем, вставляя сигарету в рот. — Единственное, что мне не удается, это зажигать спички. Я потерял руку, когда Людендорф бросил нас на штурм Льежской крепости. А вы были на передовой?

Голос у него был мягкий, и говорил он вежливо, даже вкрадчиво, почти растягивая слова, но тем не менее в интонации проскользнул отзвук металла, и я подумал, что такой голос может заставить человека наговорить на себя черт знает что. С таким голосом можно сделать блестящую карьеру в Гестапо. Я дал ему прикурить, закурил сам и откинулся на спинку сиденья.

— Да, я был в Турции.

О Боже, сколько людей — и так неожиданно — заинтересовались моим военным прошлым! Может, мне стоило обратиться с прошением насчет заслуженной награды, какого-нибудь «Значка ветерана»? Я выглянул в окно и увидел, что мы приближаемся к Грюневальду — лесному массиву по берегу реки Хафель в западной части Берлина.

— А в каком чине вас демобилизовали?

— В чине сержанта. — Я почувствовал, что он улыбается.

— А я был майором, — уточнил он с единственной целью поставить меня на место. — И после войны вы пошли в полицию?

— Нет, не сразу. Какое-то время я состоял на гражданской службе, но она была нестерпимо однообразной, и в 1922 году я поступил в полицию.

— А когда вы ушли оттуда?

— Послушайте, господин доктор, я что-то не припомню, чтобы, усаживаясь в машину, я обещал под присягой отвечать на все ваши вопросы.

— Простите меня, — сказал, он. — Мне было просто интересно, вы ушли по собственному желанию или…

— Или меня выгнали? И у вас хватает наглости задавать мне такой вопрос, Шем?

— А что я такого спросил? — невинным тоном произнес он.

— Я вам отвечу. Я ушел сам, так как еще немного, и они бы вышвырнули меня, как сделали это с другими. Я не национал-социалист, но я и не коци[6], черт возьми. Я ненавижу большевизм так же, как его ненавидят нацисты или, по крайней мере, как они должны его ненавидеть. Но для нынешнего руководства Крипо или Зипо — или как оно там сейчас называется? — одной ненависти к большевизму оказывается недостаточно. По их мнению, если ты не с нацистами, значит, ты против них.

— Поэтому вы, будучи инспектором по уголовным делам, ушли из Крипо. — Он выдержал паузу, а потом добавил с подчеркнутым удивлением: — Чтобы стать штатным детективом в отеле «Адлон».

— Какого же черта вы задаете мне вопросы, если вам и так все известно? — фыркнул я.

— Мой клиент всегда стремится узнать как можно больше о людях, которые на него работают.