Мартовские фиалки

— Никогда бы не подумала, что ты такой рыцарь, — сказала Инга, когда мы уже были на улице.

— Ты забываешь, что я закончил школу детективов-донкихотов и у меня был высший балл по науке Благородных Чувств.

— Плохо, что у тебя не было высшего балла по искусству вести допрос. Ты знаешь, ее просто затрясло, когда ты предположил, что любовницы Пфарра тоже нет на свете.

— Ну что я, по-твоему, должен был делать — выбивать из нее признание?

— Я хочу сказать о другом. Плохо, что тебе не удалось ее разговорить. Вот и все. Но, кто знает, может, она еще передумает?

— Я на это не рассчитываю. Если она действительно работает на Гестапо, то вряд ли относится к людям, которые карандашом подчеркивают любимые строки в Библии. А ты обратила внимание на эти мускулы? Не сомневаюсь, что она у них там главный специалист по хлысту и резиновой дубинке.

Мы сели в машину и двинулись на восток, по направлению к Бюловштрассе. У парка Виктории я притормозил.

— Выходи, пройдемся немного. Хочется глотнуть свежего воздуха.

Инга подозрительно принюхалась. Воздух был насыщен тяжелыми испарениями с близлежащей пивоварни Шультхайса.

— Пожалуй, духи я буду покупать себе сама. Ты непременно выберешь не то.

Мы поднялись на холм, где молодые берлинские художники, а вернее, то, что от них осталось, продавали свои картины с изображением неких идиллических сценок, безупречных с нацистской точки зрения. Инга не стеснялась в выражениях по этому поводу.

— Тебе когда-нибудь приходилось видеть такое дерьмо? Глядя на этих мускулистых крестьян, связывающих пшеницу в снопы или пашущих свои поля, можно подумать, что мы живем в какой-то сказочной стране. Это новые братья Гримм.

Инга фыркала и не могла остановиться, а мне она особенно нравилась, когда возбуждалась и не сдерживала себя, даже если говорила при этом слишком громко, хотя в результате мы оба могли загреметь в концлагерь.

В конце концов, не исключаю, что, если бы время и терпение позволяли, она смогла бы поколебать меня в представлениях о том, что есть истинное искусство. Но сейчас приходилось размышлять совсем о другом. Я взял ее за руку и потащил к картинам, на которых были штурмовики с квадратными подбородками, а рядом стоял их автор, по виду никак не ариец.

Я говорил очень тихо. Как только мы вышли из дома Замов, мне показалось, что за нами следят.

Она осторожно огляделась. По базарчику слонялись какие-то люди, но вроде бы никто не проявлял к нам особого интереса.

— Не думаю, чтобы ты с ходу вычислила, кого мы тут интересуем. Все-таки работает профессионал.

— Ты думаешь, это Гестапо?

— Это не единственная банда легавых в городе Берлине. Где тут собака зарыта, в принципе, догадаться несложно. Они разнюхали о том, что я занимаюсь этим делом, и поняли, что я не спрошу у них разрешения, когда мне придется перебежать им дорогу.

— И как же теперь быть?

Ее лицо было озабоченным, но я улыбнулся ей.

— Ты знаешь, я всегда считал, что это неплохое развлечение — подергать кого-нибудь за хвост. Особенно если в конце аттракциона выясняется, что это хвост Гестапо.

Глава 15

Утренняя почта состояла всего из двух писем, и оба были доставлены непосредственно авторами. Скрывшись от любопытного взгляда Грубера — он провожал конверты глазами голодного кота, — я открыл их и в меньшем конверте не обнаружил ничего, кроме билета на Олимпиаду — на сегодняшние соревнования по легкой атлетике. На обратной стороне были обозначены инициалы «М.3.» и цифра «2 часа».

На другом конверте стояла печать министерства авиации, и в нем лежал листок с записью субботних телефонных разговоров между Хауптхэндлером и Ешоннеком. Был зафиксирован и еще один телефонный разговор — мой собственный, когда я звонил из кабинета Хауптхэндлера. Я бросил конверт и бланк в корзину для мусора и стал размышлять о том, успел ли уже Ешоннек купить ожерелье и как мне следует действовать, если сегодня вечером придется сопровождать Хауптхэндлера в аэропорт Темпельхоф.

С другой стороны, если Хауптхэндлер уже избавился от ожерелья, то сложа руки сидеть и ждать вечера понедельника, чтобы вылететь в Лондон, он не будет. Вероятнее всего, ожерелье он продаст за валюту, и Ешоннеку требуется время, чтобы собрать деньги.

Я сварил кофе и стал ждать возвращения Инги. Небо окончательно затянуло облаками, и я представил себе, как она будет довольна, что торжественное открытие Олимпиады пройдет под аккомпанемент дождя. Плохо только, что и я тоже должен буду промокнуть насквозь… Как она это называла? «Самый грандиозный обман в современной истории».

Когда она появилась, я рылся в шкафу в поисках своего старого прорезиненного плаща.

— Безумно хочется курить! — Она бросила сумочку на стул и достала сигарету из пачки, лежавшей у меня на столе. Мой старый плащ ее определенно развеселил. — Ты что, собираешься в этом выйти на улицу?

— А что? Фрейлейн-чемпионка все-таки решилась. Я получил по почте билет на сегодняшние соревнования. Она предлагает в два часа встретиться на стадионе.

Инга посмотрела в окно.