Мартовские колокола

— По моему, ты слишком строг, Дмитрий. — решилась всё же возразить мужу Нина Алексеевна. — Вот, и Марина с Николкой Овчинниковы ничего дурного в этой их пьесе не увидели. Право слово, ты преувеличиваешь! Вон, почитать творения господина Щедрина, или хоть сказки Пушкина…

— Это–то меня и удивляет! — продолжал настаивать инженер. — дети учителя словесности — и такое легкомыслие! Ну ладно, сами не дали себе труда подумать — но могли бы, кажется, у отца совета спросить?

— Николка Василию Петровичу племянник, а не сын. — едва слышно пробормотала Варенька. — И вообще, он хороший, и ничего читать не запрещает…

— А я, значит, плохой и запрещаю? — язвительно осведомился инженер. — Ну, спасибо, Варвара, вот уж не ожидал от тебя такого! И поверь, меня вовсе не радует роль добровольного цензора, которую вы тут все мне, кажется, приписываете — я всего лишь призываю вас к разумной осторожности. В конце концов, это был не домашний вечер, а мероприятие в гимназии, а ты сама знаешь, что народ у вас там… разный.

Варенька вздохнула и пожала плечами. Приходилось согласиться, что дядя был всё–таки прав — народ в их гимназии был и правда «разный». Хотя, относилось это к одному–единственному человеку, преподавателю латинского Суходолову Викентию Селивестровичу, заслуженно носившему среди учениц прозвище «Вика—Глист» — как за невзрачную внешность, так и за свою способность пролезать куда не просят и доставлять всяческие неприятности. Вот и теперь: бог знает, откуда Вика—Глист услышал о пьеске, разыгранной девочками и их гостями на литературном вечере — сам–то он на нём не присутствовал, — но не прошло и недели, как он подал инспектору гимназии докладную записку о «возмутительном и растлевающем характере пьесы, поставленной ученицами 4–го класса гимназии Овчинниковой Мариной и Русаковой Варварой без получения соответствующего разрешения на то гимназического начальства.»

Никаких разрешений на подобные пьески и сценки, представляемые на литературных и театральных вечерах никто отродясь не спрашивал — но, видимо, слишком велико было желание Вики—Глиста уязвить своих давних недругов. Злопамятный латинист не забыл унизительной сцены, которую ему пришлось пережить в кофейне «У Жоржа». И, узнав что в крамольной постановке участвовали двое его обидчиков — Варвара и Иван, да еще и Маринка, давно не любимая латинистом за острый язык и независимый характер, — не стал упускать столь удобный случай.

История, конечно, вышла, неприятная, но при ближайшем рассмотрении она гроша ломаного не стоила. Инспектрисса гимназии, дама весьма либеральных взглядов и большая поклонница Некрасова и Щедрина, писульку латиниста, конечно, приняла — однако же частным порядком дала понять излишне ретивому педагогу, что рвение его может быть неправильно понято среди его коллег, тем более, что и повод–то, как ни крути, самый что ни на есть ничтожный. Варю с Мариной немного пожурили — для вида; ненависть же воспитанниц к Вике—Глисту укрепилась еще больше, после того, как его роль во всей этой истории была предана огласке.

Латинист ходил по гимназии как оплёванный — на спине его шинели кто–то написал мелом «унтер Пришибеев»[45], и на беду швейцар, подавая педагогу одеться, не заметил этого украшения. В результате Вика—Глист проследовал через гимназический двор с надписью на спине, да так и вышел на улицу, обнаружив крамолу только дома.

Девочкам же эта история могла бы стоить сниженного балла за поведение — во всяком случае, именно на таком наказании настаивал латинист. Однако ж — обошлось; ни инспектрисса, ни директор гимназии не захотели выносить сор из избы, ограничившись отеческим внушением, тем более, что в гимназии обе девочки пользовались самой что ни на есть доброй репутацией. Дома у Вареньки над курьёзной историей тоже посмеялись бы, и только — Дмитрий Сергеевич и его супруга сами обладали изрядным вкусом к литературе и не могли не оценить пьески, — не случись одного происшествия.

Сегодня вечером (Дмитрия Сергеевича ждали со службы, Нина Алексеевна суетилась, собирая на стол), в дверь позвонили. Визитёры оказались неожиданные — незнакомые молодые люди: два студента в очень старых, полинявших фуражках и барышня — видимо, курсистка. На доном из студентов было треснутое пенсне на чёрном растрёпанном шнурке; он курил папиросу, пуская дым через нос; Курсистка же, в короткой полинялой жакетке, все время прижимала к груди маленькие красные ручки. Подняться наверх они отказались; после короткой беседы Нина Алексеевна (это она встретила нежданных гостей) пригласила Вареньку. — студенты, как оказалось, пришли к ней.

Цель визита и правда была неожиданной. Студенты представились членами литературного общества молодёжи «Шмель» (Бог знает, что означало это название), и, сославшись на то, что слышали уже о пьесе «Сказ о Федоте Стрельце», представленной на гимназическом вечере Варенькой и её друзьями, пришли просить у девочки экземпляр произведения.