Марцелл (СИ)

   Я не знал, как утихомиривают разъяренных медведей. И остальные, как видно, тоже не знали. Мы просто хватали окровавленные лапы за запястья и, бормоча что-то уважительно-успокоительное, пытались прижать их к полу фургона. Нашего сопротивления товарищ полковник почти не чувствовал. Зато его сопротивление чувствовали все. Вскоре я как-то неосторожно выставил больную руку и ее немедленно отдавили - не могли не отдавить. Впрочем, сам виноват. Ладонь вдруг мерзко так скрипнула, на секунду я как бы выпал из сознания, а когда очнулся, обнаружилось, что я отчаянно выпихиваю себя из толчеи, в которую угодил. Выпихнулся, словно из кипятка вынырнул. В ушах оглушительно звенело и толкалось. Заранее подавив приступ тошноты, я посмотрел на руку. На бинтах медленно проступало розовато-желтое. Дьявол, все проступает и проступает! Не придумав ничего лучше, я прижал мою бедняжку к животу и попытался успокоить. А за спиной все бубнили и бубнили, как беспокойные соседи:

   - Поганцы вшивые, вот я вас сейчас!

   - Товарищ полковник, ну, товарищ полковник...

   - Думаете раз - и нету? Раз - и забыли?

   - Товарищ полковник, ну, товарищ полковник...

   - Всех вас, сопляков вшивых, к стенке!

   - Товарищ полковник...

   - И матерей ваших!..

   - Ну, товарищ полковник...

   - И сестер ваших!..

   И вдруг все прекратилось. Замолкло, словно кто-то выключил звук в телевизоре. Я еще ощущал боль, и в ушах все так же звенело и толкалось, но никто больше не бубнил, не сопел и не упрашивал. Даже фургона не было слышно. Мелькнула спасительная мысль, что я просто отупел от боли, но в следующий момент я увидел Марцелла.

   Его все давно увидели. И первым делом его увидел Македонский, а увидев - замолчал, чем заставил замолчать и остальных.

   Все смотрели на этого лопоухого веснушчатого паренька в тяжелой боевой амуниции, прижимавшей его к земле, как двухсотлетнюю черепаху прижимает к земле панцирь, и было совершенно непонятно, знают ли они, почему молчат, и правда ли, что молчат они по одной и той же причине.

   К примеру, я бы ни за что не поверил, что небритый гражданский замолчал потому, что почувствовал в Марцелле что-то необычное. Нет, он замолчал потому, что замолчали все. Инстинкт толпы, и только. Вот Скрылев с Быковым, эти - да, эти два олуха замолчали именно потому, что знали, кто такой Марцелл и чем он у нас занимается... Только вот никак не получалось представить, почему замолчал истекающий кровью Македонский, боевой офицер, кавалер орденов и просто убежденный вояка. Его лицо стоило видеть.

   Это было лицо ребенка. Лицо мальчишки, впервые попавшего в цирк. Лицо мальчишки, которого отругал папа, а потом неожиданно приласкала мама. Лицо, успокоенное теплотой. Оно смотрело с боязливой надеждой, как, наверное, смотрят юноши на обнаженных девушек, если все у них идет как надо, без этой обычной грязи, без пьяного дешевого бормотанья и потного обжимания в темных подъездах... Лицо Павла, у которого исчезли синяки...

   Рядом с Марцеллом стоял мой старый знакомец Вано, и его тоже стоило видеть. Жалобно подвывая, он тянул Марцелла за рукав и шептал что-то неразборчивое, что-то вроде: "Ну, пойдем отсюда, ну, пожалуйста, ну, не надо..." И это, наверное, было самое главное: хрупкий лопоухий Марцелл и сильный волевой Вано, ныне согбенный и жалкий.

   Что-то во мне оборвалось. Я вдруг неуверенно подумал, что будет совсем неплохо, если Марцелл до меня дотронется. В том, что он пришел сюда дотрагиваться до кого-то, я нисколько не сомневался. Это было само собой разумеющееся. Зачем еще он сюда приперся? А представить, как это будет, было нетрудно. Это было даже приятно представить. И я с удовольствием себе это представил.

   Выражение лица у меня, наверное, сильно изменилось, так как я увидел, как Вано на меня глянул. Все понял, скотина. И заревновал.

   - Ну, пойдем отсюда, ну, зачем тебе, ну, не надо, - залепетал он еще отчаянней.

   А Марцелл задумчиво глянул на меня, глянул на Македонского, вежливо отмахнулся от Вано, посмотрел на светлые окна второго этажа, где находилась операционная, и, поправив ремень автомата, направился к крыльцу, и Вано, почтительно держащий его за рукав, потащился за ним, как песик на поводке.

   - Ну, пойдем отсюда, - лепетал он еле слышно. - Ну, зачем тебе, ну, не надо...

   Вскоре они исчезли в здании. Я осторожно глянул на Македонского и отвернулся. Никакой не ребенок, подумал я. Теперь, ребята, успокаивайте его сами...

   - Это кто был? - нерешительно спросил небритый гражданский.

   - Марцелл, - тихо ответил Скрылев.

   Тут Македонский болезненно медленно раскрыл пасть, болезненно медленно набрал полную грудь воздуха - и заорал. Это была истерика.

   Народ повернулся, чтобы успокоить его, и поэтому никто, кроме меня, не увидел давешнего капитана, обладателя жестокого прозрачного взгляда, забравшего Павла и обещавшего лечить нас прорубью и муравейником, если мы снова попадемся ему пьяными. Он выступил из темноты, как это обычно проделывают вампиры в старых фильмах - выплыл, точно на роликах приехал. Я даже вздрогнул, до того это было неожиданно.

   - Где они? - бросил он недовольно.

   - К-кто? - спросил я, обмирая.