Мартынов. Неделя стюарда

В отличие от обеда, когда всё внимание дам было сосредоточено на мне, что было обусловлено тем, что их манил мой Яр, ужин удавался значительно полегче: у каждого из трёх молодых людей Яра тоже было очень много, поэтому каждый из нас оттягивал немножечко внимания девушек на себя.

Впрочем, я то и дело замечал быстрые взгляды, которые на меня бросали и Наталья Борисовна, и Мария Филипповна. Насчёт Анны Евгеньевны, которая была с поэтом, я не был уверен. Вообще, у этого поэта могло оказаться Яра даже побольше, чем у этих двух бравых офицеров. Творческая энергия же у него откуда-то берётся.

Долго ли, коротко ли, мы выпили несколько бутылок шампанского и съели целую гору устриц. Все немного захмелели и общение стало более непринуждённым. Вдруг Антон, который уже пару минут смотрел в свой телефон, недовольно фыркнул.

— Что такое? — спросила Анна Евгеньевна.

— Да тут пишут, что погибший на дуэли граф Озёрский, оказывается был талантливым поэтом, писал проникновенные стихи о любви, дружбе, долге и чести!

— А кто пишет? — поинтересовалась Мария Филипповна.

— Какое-то сайт. «Римское Эхо», — поморщился Антон Алексеевич, — какую биографию сделали нашему рыжему! Тьфу! Стоит очередному бездарю глупо погибнуть, как он сразу становится великим поэтом!

— Антона Алексеевича такие вещи глубоко задевают, — объяснила Анна Евгеньевна, — он тонко чувствует поэзию и каждое плохое стихотворение он ощущает как укол иглой.

— Что ж, — рассмеялся я, — скажите спасибо, что моего кузена, который разорвал графа, не назвали Николаем в честь отца!

До остальных пока не дошло, а вот Антон Алексеевич подхватил мой смех:

— Получилось бы, что, как когда-то Николай Мартынов убил на дуэли поэта Лермонтова, так и сейчас бы современный Николай Мартынов убил на дуэли поэта Озёрского!

Тут уже весь стол грохнул от хохота. Кто-то задел бокал, шампанское пролилось на скатерть.

— Да уж, — смеялся поручик Долгорукий, — пришлось бы тебе, Антоша, позабыть о славе гениального поэта! Место уже было бы занято!

— Не удивлюсь, что так и получится. Толпа любит раздувать себе кумиров из ничего! — серьёзно ответил он. — Оглянуться не успеем, как наши внуки его в школах проходить будут.

Это предположение ещё больше всех развеселило. Среди общего хохота мы не сразу заметили, что наше внимание пытается привлечь неопрятный человек лет тридцати-тридцати пяти, с лысой макушкой и торчащими во все стороны чёрными волосами.

— Здравствуйте! — сказал он нам, показывая жёлтые крупные, напоминающие лошадиные, зубы. — Меня зовут Бенедикт Барухович. Алексеев моя фамилия. Я из «Римского Эха».

Смех резко смолк.

— Вот как, — сказал я, чувствуя некоторое хмельное озорство, — что ж, продолжайте, прошу вас.

— А вы, должно быть, стюард Мартынов, — обратился он ко мне, — ну, конечно, это вы!

— Конечно, — сказал я, вставая, — именно я, а кто же ещё.

— Скажите, что вы чувствовали, глядя как ваш кузен Валерий лишает наше отечество великого поэта, варварски убивая его? — спросил Бенедикт Алексеев. Антон, услышав вопрос, презрительно хмыкнул.

Я медленно подошёл к этому странному человеку и произнёс:

— На ваш вопрос я отвечать не буду, а вот вам на мой, пожалуй, ответить придётся. Кого вы назначите вашим секундантом?

Я дал ему звонкую пощёчину.

— Как вы смеете?! — визгливо возмутился Бенедикт. — Я журналист, я представитель общественности, меня нельзя на дуэль!

Несколько секунд прошли в полном молчании. Я смотрел Алексееву прямо в трусливо бегающие глаза.

— Матвей Михайлович, — наконец тихо обратился ко мне лейтенант Козлов, — я посмотрел в Паутине, вам с ним на дуэль никак нельзя.

— Это почему ещё, Александр Петрович? — спросил я, пристально смотря на замершего Алексеева.

— Он мещанского звания, а дуэль, сами знаете, возможна только между равными, — ответил лейтенант.

— Вот именно! — дерзко заявил Бенедикт Алексеев, — будьте уверены, стюард Мартынов, что я поставлю общественность в известность о вашем неуважении к журналистике!

— Вот как? — поднял бровь я. — Вы это точно уже решили?

— Именно так! — дерзко сказал, почти выкрикнул, Бенедикт.

— Что ж, тогда запишите ещё и это, — сказал я и плюнул ему в лицо.

— Как вы смеете! — снова завопил Бенедикт Алексеев. — Представителя прессы бьют! Полиция!

— Действительно, пойдёмте поищем полицию! — согласился я и, схватив его за волосы, потащил на улицу. Мои товарищи, включая и девушек, высыпали за мной в жаркий Константинопольский вечер.

На улице, всё так же держа Алексеева за волосы, я быстро выломал длинный тонкий прут из ближайшего кустарника и повёл журналиста по тротуару, приговаривая:

— Вот тебе, скотина, мнение Мартынова! — прут со свистом рассёк воздух и попал Алексееву куда-то по спине. — Вот тебе гениальный поэт! Вот тебе уважение ко мнению общественности!

На каждую фразу приходился удар прута. Мои спутники, смеясь, двигались следом за мной и несчастным, не знающим куда деться от боли и унижения, Бенедиктом Алексеевым. Проезжающие мимо автомобили замедлялись, из окон высовывались любопытные лица и «ладошки», чтобы заснять происходящее.