Мартышка для чемпиона (СИ)

Эпичности всему этому представлению добавляло и то, что краги постоянно слетали с моих миниатюрных ладоней, а злосчастная палка путалась у меня под ногами. Из-за чего я каждый пройденный метр “коробки” завершала эффектным падением, приземляясь: то на задницу, то на коленки, то на руки.

Арсения это веселило. Меня злило. Клюшку надламывало. В конце концов не выдержал никто! С очередным моим замахом по шайбе и фееричным промахом, после которого клюшка ударяется о борт, а я, крутанувшись на сто восемьдесят градусов, теряю равновесие — Арс сгибается пополам от хохота, прокатываясь коленями по льду. Я навзничь валюсь в центре катка, распластавшись как упавшая с неба звезда. А клюшка сломавшись, разлетается на две неравные по длине половинки.

Все.

Финита ля комедия.

Вызывайте скорую, кажется я сейчас умру! Сердце молотит, как цилиндры в двигателе. Кровь пульсирует в венах словно в нервном припадке. Я хватаю ртом воздух, но моим маленьким легким его катастрофически не хватает, чтобы развернуться и заработать в полную силу. По телу будто асфальтоукладчик проехал. Размазало и размотало меня, короче, конкретно.

Проржавшись, Бессонов подкатывает ко мне, нависая своей мощной фигурой. Упирается ладонями в колени, совершенно не сочувственно интересуясь:

— Жива?

— Кажется… но у меня точно стало на целую жизнь меньше…

— Воды?

— Мне так хреново, что лучше сразу яду!

Новый приступ мужского раскатистого хохота звонко отрекошетив от стен, разлетается по всему ледовому. Я сегодня Марта — посмешище. Будем знакомы! Но настолько вымотанная, что даже обидится сил нет.

Бессонов тянет руку, я отбиваю его ладонь перчаткой:

— Уйди, оставь меня лежать здесь, я умру героем.

— Смерть от переохлаждения — слабо тянет на героическую, Обезьянка.

— А от стыда?

— За такое тоже орденами не награждают. Хотя, возможно, и были прецеденты. Но на твое несчастье, свидетелем твоего позора был только я. А я умею хранить секреты, — снова тянет ладонь Арс. — Хватайся.

На этот раз я не сопротивляюсь. Благоразумно позволяю поднять свое тело, с тихим «ой», проскальзывая лезвиями на месте. Чуть не падаю снова. Ловкий Бессонов подхватывает меня на руки. И делает это так легко, будто десятки килограмм для него не тяжелее плюшевого медведя. Хотя, после сегодняшнего мастер-класса я охотно готова поверить даже в то, что при острой необходимости мой личный супермен сможет сдвинуть в одиночку и КАМАЗ.

Арс выкатывается со льда и шагает в сторону раздевалки.

Я устало упираюсь лбом в его висок, обнимая за шею.

— У тебя ужасная работа, Бессонов. Мне тебя очень, очень жалко!

— Это тебе с непривычки так кажется, — улыбается он. — На самом деле хоккей для нас всех уже сродни наркотику на котором мы крепко “сидим”. Без дозы начинается ломка.

— И что, неужели ты не разу не пожалел?

— О чем? Что пришел в большой спорт? Было дело, конечно. Даже были мысли сменить профессию. Но куда я не сворачивал в своей голове, все равно утыкался в хоккей. Агентура, тренерство, менеджмент — все так или иначе крутится вокруг хоккея. Со временем я смирился и принял тот факт, что без клюшки и шайбы я мало кому нужен.

— Неправда! — выдыхаю. — Ты много кому нужен!

— Кому например? — бросает на меня взгляд Арс.

— М-м, мне…? — тушуюсь, слегка краснея.

По губам Арсения расплывается улыбка. Искренняя, милая, польщенная — улыбка без всяких подтекстов. Я улыбаюсь тоже. Тянусь и чмокаю его в уголок губ, срывая легкий поцелуй. Мой персональный изверг от этого едва ли не мурчит приласканным котом.

Мы вваливаемся в пустую раздевалку. Бессонов ставит меня на ноги, присаживаясь, чтобы расшнуровать мои коньки. Я бросаю краги на скамейку и зарываюсь пальцами в его светлой шевелюре, лениво перебирая.

— Приятности говоришь, ластишься, обниматься и целоваться лезешь, кажется я нашел способ сделать тебя покладистой, Царица, — посмеивается он.

— Не обольщайся, сейчас восстановлю силы и ты мне за все ответишь, — грозно обещаю я.

— Мстить будешь?

— Буду. Теперь ходи и оглядывайся.

Бессонов качает головой и хохочет. Избавляет меня от коньков и, усадив на скамейку, снимает шлем и стягивает хоккейный свитер с собственной фамилией на спине. Продолжая снимать с меня вещи, как шарики с новогодней елки.

— Почему сорок четыре? — спрашиваю я, выцепив взглядом цифры на рукаве.

— В детской команде был четвертый. В юношеской — четырнадцатый. В КХЛ я поиграть не успел, в восемнадцать меня задрафтовали за океаном. А там под четырнадцатым номером уже играл здоровенный чех, сторожила клуба. Пришлось взять сорок четвертый, — пожимает Арс плечами, — так оно по жизни и привязалось. Скучно, в общем, никакой душещипательной истории.

— А я то думала услышать что-то типа — в память о моей первой любви, которую я поцеловал на сорок четвертом этаже сорок четыре раза, — хмыкаю.

— Прости что разочаровал, — разводит руками парень.