Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен),

 Слово Собкова означало: жена Собека, а Собек было прозвище, данное будущему освободителю Вены его недоброжелателями, заменившими его имя оскорбительными наименованиями. Собек по-польски значить "эгоист".

 Марысенька пыталась скрыться в одной из ближайших усадеб, продолжая переговоры; разорвала от злости свое платье, по словам одного хроникера, и вынуждена была отступить.

 Собесский не появлялся. Она его встретила по дороге в Варшаву. Он был очень нежен, но оказался не в силах постоять за нее. Вообще в предстоявшему походе ничего в нем не возвещало того, чем он стал позднее. Многие причины парализовали его силы: во-первых, положение, созданное для него этим "тайным браком", малоблагоприятным для поддержания его авторитета. Затем подозрительность со стороны "церковной крысы", -- как он и маршал неуважительно прозывали епископа Бэзиерского, наконец -- обычная изменчивость со стороны "флюгера" (т.-е. королевы). Мария де Гонзага была слишком пристрастна к политике и дипломатии. В былое время она с оружием в руках вела переговоры со шведами; она желала продолжать эту игру; но Собесский, слишком властный и придирчивый, лишал её возможности вести переговоры с Любомирским. Мужа Марысеньки не только взнуздали, но и опутали ему ноги. "Меня считают главой партии", -- писал он своей жене, -- "но ведь это насмешка!" И прибавляет: "Я терпеть более не в силах".

 Это повело к гибельному результату. Во Франции -- в Шантидьи, в Версале, негодовали по-прежнему. Затеяли переговоры с Голландией, требуя свободного доступа по каналам для войска, направляемого к Балтийскому морю. Вслед за Помпоном послали Терлона в Стокгольм для возобновления договоров, заключенных тремя годами ранее. Мария де Гонзага продолжала требовать денег. "Королевство Польское продается!"- -- кричала она, обращаясь к Бонзи.

 -- В этом никто не сомневается, -- отвечал епископ, -- но весь вопрос в цене и в уверенности выручить деньги, затраченный на товар.

 В Шантильи и даже в Версале находили, что он недостаточно сговорчив. Де Нуайе писал с своей стороны в Шантильи:

 "Королева очень довольна, читая в газете, сколько миллионов Кольбер доставляет в казну короля; если нам не уделят хоть некоторую часть, мы потеряны. Королеве очень совестно так часто обращаться к Нему (к Людовику ХIV), но крайность, в которой мы находимся, и уверенность в том, что это послужит ступенью для достижения Им всемирной монархии, дают ей повод надеяться, что он не откажет в своем содействии".

 Кондэ отвез это письмо в Версаль. Упоминание "о всемирной монархии" произвело ожидаемое действие, и приказали выдать еще миллион.

 В сентябре 1665 г. смерть испанского короля угрожала прекращением субсидий. Предстояло много других забот. Но в ноябре король потребовал Кондэ к себе, и, беседуя с ним без свидетелей, заявил, что "каковы бы ни были остальные дела, польский вопрос для него дороже других". "Надо добиться победы над невозможным". Однако, "невозможное" продолжало сопротивляться. Сама Швеция защищалась от уловок де Помпона. В течение трех лет она успела обдумать опасность нового вторжения в Польшу. Последняя попытка такого рода повлекла за собою неприятные осложнения с Данией, заключившей союз с Польшей. Теперь в Швеции узнали, что Дания замышляет вступить в союз франко-голландский против Англии. Каждый для себя! В феврале 1666 г. из Версаля пришло известие об англо-шведском договоре, подписанном в Лондоне.

 Не приходилось рассчитывать на шведские войска! Закрывался доступ к Балтийскому морю. Как бы то ни было, король "стоял на своем", привязываясь к польскому делу и держась его с тою же "искренностью и страстностью". Он долго беседовал о нем по вечерам наедине с Кондэ. Решили прибегнуть к "мерам кротости". Снова обратились к де Бонзи с вопросом о "цене товара". Достаточно ли трех миллионов? Но -- увы! -- в Польше "товар" не давался в руки. В продолжение всего 1665 и следующего года королевские и мятежные войска производили только марши и контр-марши без всякой иной видимой цели, как только для выигрыша времени, в ожидании благоприятных условий, которые дозволили бы противникам вступить в переговоры без ущерба для обеих сторон. Любомирский избегал стычек, могущих вызвать бpатоубийственную войну: королевское войско с другой стороны, с плохой обмундировкой и еще худшей дисциплиной, не было в состоянии подержать борьбу. Во главе войска стоял Потоцкий, некогда храбрый воин, но всегда неудачливый, а теперь сильно состарившийся, впавший в детство. Собесский и Марысенька его прозвали "старым башмаком". Все шло скверно. Это могли видеть иностранцы, блестящие офицеры, привлеченные сюда надеждой сражаться под командой победителя при Нордлингене, Комменжа, де Майи, С. Жермена, графа де Гиш, которого предал его друг де Вард, открыв его переписку с сестрою короля, вследствие чего он решил покончить славной смертью.