Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен),

 На другой день после бегства оттоманской армии, предводитель христианского войска отправился в Вену, где его встретили, как освободителя. Но среди всеобщей радости и ликования народного какая-то тень ложилась на это торжество. Жители восторженно выражали свои чувства, но эти демонстрации как будто не встречали одобрения властей, и Собесский мог заметить, что в высших сферах как будто, старались заглушить слишком яркие выражения восторга. От императора он получил официальное письмо в ответ на приветствие, которое он поспешил отправить его величеству. Пребывая за несколько верст от столицы, Леопольд как будто ожидал отъезда Собесского, чтобы вернуться в свою резиденцию.

 Положение главы государства было затруднительно; неспособный проникнуться высоким чувством, которое помогло бы ему выйти из затруднения, он предпочитал сохранять обычное высокомерие, наследственное в этом доме, обращаясь с освободителем, как с подчиненным, как с визирем из христиан, которому он поручил выгнать врагов и одержать победу. Правдоподобности такой басни трудно было поверить, когда дело шло о Ягеллонах или о представителях из дома Ваза. Но относительно Собесского эта выдумка могла казаться вероятной.

 Скрывая свое разочарование, подавляя свой гнев и негодование, отказывая себе даже в заслуженном отдыхе, главнокомандующий очистил место, вернулся в лагерь и занялся продолжением военных действий. Его остановил курьер; Леопольд одумался; в глазах всей Европы он не мог отпустить таким образом человека, которому он стольким обязан. Необходимо с ним увидеться и проститься. Но тут вмешались требования церемониала: в присутствии курфюрстов, представителей Имперских Штатов, император не мог уступить правую сторону королю польскому. Собесский пожал плечами: в сознании своего величия, среди лучезарного блеска своей славы, он не заботился о мелочах! Было решено устроить свидание верхом, в присутствии двух армий, польской и немецкой. Это было мелко; Леопольд прибавил к этому свою обычную спесивую осанку; после краткого приветствия, когда король представил ему своего старшего сына, явившегося с непокрытой головой, император даже не приподнял своей шляпы; он проехал мимо фронта польских войск, в виде автомата, оставаясь неподвижным, не поднимая глаз.

 Гусары и кирасиры вздрогнули от негодования, и ропот пробежал в рядах солдат.

 "Мы, однако, привета заслужили, он мог бы приподнять пред нами свою шляпу!"

 Вся Польша вознегодовала, и Марысенька набросилась на своего мужа.

 "Это хорошо, что вы не подали никакого вида во время свидания; но позднее нельзя было молчать".

 Она бы взялась передать всё этому дерзкому и неблагодарному императору. Но, не имея его под рукой, она обратилась, по крайней мере к нунцию, который разделял её взгляды.

 "Все это пустяки! Но невнимание к вашему сыну. Что невнимательны к нам -- это ничего, да, но к вашему сыну! Этого извинить нельзя! Безрассудный совет!"

 Этот ответ не исправил ничего. Собесский, для виду, сделал несколько замечаний. "Он готов был упасть в обморок", писал он своей жене, "видя унижение своего сына". Тем более, что вследствие этого исчезала надежда на приобретение эрцгерцогини для наследника. Он получил от короля несколько несвязных извинений и этим удовлетворился. У него явились другие заботы: нравственное унижение, с которым он бы мог примириться, по своему стоицизму, влекло за собою материальные последствия, весьма гибельные для армии. Как бы повинуясь приказу, военное и гражданское начальство страны стало относиться к нему сообразно с обращением императора.

 Его лишили продовольствия для войска и всякой иной помощи, отказывая ему в самых простых услугах. Полякам было запрещено возвращаться в столицу за провиантом: грозили стрелять по ним. Освободитель не мог добиться барки, чтобы довезти раненых до Пресбурга по Дунаю. Императорский драгун ударил прикладом ружья королевского пажа, шедшего за ним в нескольких шагах, и за это на драгуна не наложили никакого взыскания; Собесский даже заметил, что немецкие генералы и принцы, как по волшебству, потеряли способность говорить на французском языке, на котором они раньше бегло выражались. "Все превратились в "Gute Deutchen", писал он Марысеньке. Это не помешало Леопольду дать знать "своему визирю", что он не откажется от пары хороших коней, которых у Собесского было достаточно. "Мне, вероятно, придется возвращаться верхом на муле, или на верблюде", уведомлял Собесский Марысеньку. За неимением корма для лошадей, в котором ему безжалостно отказывали, его кавалерия исчезла.

 Сохранит ли, наконец, бедный король часть добычи, отвоеванной им у Кара-Мустафы? Об этом очень беспокоилась Марысенька.