Марысенька (Мария де Лагранж д'Аркиен),

 "Я не могу переварить", писала она, с своей стороны, "что этот мошенник, Галецкий (распорядитель королевской кухни) забрал все, что было лучшего в турецкой добыче. Он вас обокрал... Кем взята добыча? Вашими драгунами? На каком же основании Галецкий присваивает себе достояние полка? Вы должны этим пользоваться, а если не вы, то мой брат. Разве он не выше Галецкого? Дайте мне распорядиться. Я ему докажу на основании закона, что все взятое вашим полком принадлежит вам и должно быть разделено среди полка".

 Селадон старался извиниться. Он считал себя достаточно награжденным. Ему достался пояс и часы, украшенные бриллиантами, четыре или пять кинжалов ценной работы, пять колчанов, украшенных рубинами, сапфирами и жемчугом; роскошные занавеси, одеяла, ковры и тысяча разных безделушек, между прочим, богатые собольи меха. Все это он обещал привезти с собой. Чтобы успокоить жену, он ей посылал с каждым курьером золотые вещи, материи, атласное одеяло, вышитое золотом, "совсем новое, не употребленное". Такое же он оставил и себе, чтобы, покрываясь им, воображать, что разделяет его с Марысенькой.

 Но "Астрея" не уступала; она сердилась и её неудовольствие распространилось по всей Польше.

 В истории обществ, организованных на основании всеобщей подачи голосов, наблюдается нередко странное явление, которое нетрудно объяснить: победа под стенами Вены, доставившая победителю громкую известность во всей Европе, встретила восторженный привет всего мира, за исключением императора; великий подвиг, исполненный во имя общего дела, доставивший громкую славу своей родине, после первого взрыва воодушевления вызвал в этой стране лишь слабое сочувствие, которое злопыхатели успели вскоре загрязнить. Марысенька служила отголоском недовольства и порицания, возраставших вокруг неё. Все демократы завистливы, и никто не находит себе при таком режиме места, на которое, как ему кажется, может претендовать по своим заслугам.

 Предлогов было достаточно. Радостный день 12-го сентября имел мрачные последствия. Преследование неприятеля шло вяло и медленно.

 Немцы обвиняли в этом Собесского, возлагая на него всю ответственность, подозревая, что он давал время своим солдатам грабить оттоманский лагерь.

 В своих письмах к жене король с высот Каленберга говорит о жадных взорах солдат в лохмотьях, бросаемых ими в сторону ста тысяч палаток. Понятие о войне в этих отрядах было самое первобытное.

 Но если жители Вены не были первыми, -- для этого надо было атаковать врага вместе с кирасирами, -- то они не были последними участниками грабежа. Все в нем участвовали; и Собесский уверял, что под стенами Вены он на самом деле был задержан своими немецкими союзниками. Последние могли иметь другие причины удержать его здесь. Дело шло о преследовании турок в Венгрии. Между тем король получил послание от восставших 17-го сентября венгров, предлагавших ему корону св. Стефана.

 В Вене узнали об его отказе, но, быть может, там трудно было опомниться от страха, вызванного известием о сделанном предложении.

 Затем последовало поражение: 7-го октября, нечаянно наткнувшись на турецкий отряд, Собесский с конным отрядом в 5000 человек, потерпел значительный урон. Одну минуту он был почти оставлен и едва не попался в плен. В императорском войске его сочли умершим. Быстрота его коня и преданность немецкого рейтара спасли его от опасности. Но увлеченный потоком бегущих, он в суматохе получил сильные толчки и удары от знавших или не знавших его и весь был покрыт синяками и кровоподтеками. Вынужденный бежать, он чуть не задохся. Матчинский, адъютант, оставшийся верным ему, поддерживал ему голову во время скачки.

 Замедлив немного оказать помощь, Карл Лотарингский, наконец, явился защищать отступление побежденного. Главная часть польского войска не двинулась с места; одна пехота требовала от своих вождей приказа выступать, в чем им было отказано.

 -- Вы недостойны такого короля, -- кричали немцы.

 Это был первый день близ Паркан. Потеряв сознание, когда его сняли с лошади, без движения и не в силах сказать ни слова, когда его положили на кучу соломы, король был окружен толпой лиц выражавших ужас:

 -- Все кончено! Судьба изменилась...

 Он вскочил на ноги.

 -- Я затопчу ногами эту судьбу, как змею! Завтра же я одержу победу, более блестящую, чем под стенами Вены!

 Свое слово он почти сдержал. На второй день близ Паркан волны Дуная поглотили остальную часть войска Кара-Мустафы. Дорога в Гран открылась победителям, и крест, изгнанный за полтораста лет -- снова заблестел на высоте древнего собора, заложенного св. Стефаном.

 Но успех на этом остановился. Приближалась зима, и до появления больших холодов, положивших конец военным действиям, в Польше не могли понять, зачем их король, медлит, занимаясь взятием венгерских городов. Не думает ли он завоевать королевство для своего сына? "Вы навлечете на себя неприятности в своей стране", -- предупреждала его Марысенька. Он отвечал ей горячей речью: