Маша Регина

После того как во время фестиваля появились и стали распространяться слухи о том, что у Региной не все в порядке с головой, — с одной стороны, понятно, что, получи ветку другая картина, о пресс-конференции говорили бы значительно меньше, если бы не забыли вообще, а с другой стороны, Машина выходка действительно смотрелась странно, даже в самых доброжелательных изданиях писали что-нибудь вроде пожелай Регина как-нибудь подтвердить расползающиеся по широкой общественности слухи, трудно было бы найти более эффективный способ, чем хлопнуть дверью посреди пресс-конференции, — с этого момента все, что бы о ней ни говорилось, говорилось уже в поле обсуждения, правда это или неправда, и понятно, что если сам такой вопрос возник, значит — скорее правда, чем нет. Именно этим объясняли отказ, которым Маша теперь отвечала на любые просьбы об интервью. Именно на это намекали вдумчивые аналитики, припоминая, что и как говорила Регина журналистам раньше. Именно такой вывод можно было при желании сделать из интервью, которые, ввиду Машиного молчания, раздавали теперь все, кто хоть немного имел с ней дело за последние десять лет. Оказалось, что это очень удобная сквозная тема для критической статьи, написанной с интонацией «теперь-то наконец все понятно», — а кому ж не хочется написать такую статью?

Отныне что бы Маша ни делала, все, при попадании в поле обсуждения, становилось похоже на действия сумасшедшей. Когда выяснилось, что для съемок следующей картины в Калабрии будет построена роскошная вилла (шикарный дворец — в одной из версий), заговорили о гигантомании, свойственной неуравновешенным натурам — кроме того, возникает вопрос, нет ли тут искажения действительности — правда ли, что гигантское поместье строится для съемок фильма, а не просто для режиссера, мать которой, как известно, находится в весьма печальном положении в России? Через две недели после возвращения из Канн, на берлинской премьере «Чумы», Маша опрокинула бокал с шампанским на голову бритому хмырю, который, сидя на диванчике к ней спиной, с увлечением высказывал своему маленькому кружку мнение не в плане осуждения, а просто это же медицинский факт, такие болезни всегда наследственные, причем чаще всего именно по женской линии, — слушатели с противоположного диванчика делали бритому намекающие знаки, но он, заглядевшись на свой ботинок, решил, что они просто так деликатно подзывают официанта с подносом, и в первый момент не понял даже, что произошло: Scheise, поаккуратней нельзя?! — он так и подумал, что это официант оступился. Кто-то успел заснять эту сцену на телефон, и ролик, выложенный в сети, за две недели получил без малого полмиллиона просмотров: с экранов это выглядело, как если бы люди сидели и спокойно беседовали, а тут вдруг ни с того ни с сего, — ясно, что так поступить могла только бешеная.

К середине августа — группа уже паковала чемоданы, готовясь к выезду в Италию, — у Маши обострилась язва настолько, что ничего не оставалось, кроме как пойти к врачу. После унизительной процедуры (лежа на боку, Маша думала о том, что, может быть, не вредно напомнить человеку о его онтогенетическом родстве с первочервем) ей прописали таблетки, и раз в неделю, до самого отлета, она выходила в аптеку за несколькими разноцветными упаковками. Статья, в которой юркая журналистка приблизительно пересказывала свой диалог с провизором аптеки (рыжая девушка, которая к вам приходит, покупает антидепрессанты? — а почему вы спрашиваете? — у вас есть в продаже психотропные препараты? — да, а что? — эта девушка за ними приходит? — извините, я не имею права…), появилась, когда Маша уже была в Тропее. Обнаружившая ее в сети помреж показала экран Петеру, и Петер запретил говорить о статье Маше: давай не будем, а то у нее опять живот заболит. Маша с Эриком в это время стояли чуть поодаль, и Эрик что-то, показывая на экспонометр, Маше тихо бубнил.